— Пресвятая дева! Как прытки и проворны эти вояки! И зачем я ему доверил свою Метлу! Если с ней случится недоброе, как я без неё обойдусь при моей ломоте в костях. А всё-таки, — продолжал он рассуждать, спохватившись, — как я не пожалел бы собственных старых и больных костей для блага старой Англии, так и моя Метла пускай послужит тому же правому делу. Может статься, они сочтут нашу бедную обитель достойной какого-нибудь богатого вклада. А если они этого не сделают, потому что великие мира сего легко забывают услуги маленьких людей, и то ничего: я найду себе награду в сознании, что поступил правильно. А теперь, кажется, самое время созвать братию к завтраку в трапезную. Только кажется мне, что на этот зов они сходятся гораздо охотнее, чем на звон к заутрене и к обедне! И настоятель аббатства святого Ботольфа побрёл назад в трапезную занять председательское место за столом, на который только что подали вяленую треску и пиво на завтрак монахам. Отдуваясь, с важным видом уселся он за стол и начал делать туманные намёки насчёт того, что монастырь вправе ожидать теперь щедрых даров, да и сам он оказал кое-какие важные услуги. В другое время подобные речи возбудили бы всеобщее любопытство. Но так как треска была очень солёной, а пиво — довольно крепким, братия слишком усердно работала челюстями и не могла как следует навострить уши. Летописи упоминают лишь об одном лице, обратившем внимание на таинственные слова настоятеля, — об отце Диггори. У него была сильная зубная боль, так что он мог жевать лишь одной стороной, поэтому он кое-что расслышал и даже задумался над слышанным. Тем временем Чёрный Рыцарь и его проводник не спеша подвигались вперёд сквозь лесную чащу. Бравый рыцарь то напевал себе под нос песни влюблённых трубадуров, то задавал своему спутнику забавные вопросы, Благодаря этому их беседа была пересыпана прибаутками и песнями. Нам хотелось бы дать читателю хоть приблизительное понятие об их разговоре. Итак, вообразите себе рыцаря высокого роста, плотного телосложения, широкоплечего, могучего, верхом на крупном вороном коне, как бы нарочно созданном для него, так легко он нёс своего тяжёлого седока. Верх забрала на шлеме всадника был поднят, чтобы легче было дышать, наустник же оставался застёгнутым, так что черты лица было трудно разобрать. Всего лучше были видны его загорелые скулы, покрытые здоровым румянцем, и большие голубые глаза, блестевшие из-под поднятого забрала. Осанка и манеры рыцаря выражали беззаботное веселье и удаль, изобличая ум, не способный предвидеть опасность, но всегда готовый отразить её. Мысль об опасностях была ему привычна, как это естественно для того, кто посвятил себя войне и приключениям. Шут был в обычном своём пёстром одеянии, но события последнего времени заставили его заменить деревянный меч острым палашом и продолговатым щитом. При штурме Торкилстона выяснилось, что он очень недурно владеет этим оружием, хотя такое искусство было необязательно для его ремесла. В сущности, умственный недостаток Вамбы выражался лишь в том, что он был одержим какой-то нервной непоседливостью, ни в каком положении не мог оставаться спокойным или последовательно вести рассуждения. Однако он был проворен и ловок и если дело не требовало большой выдержки и постоянства, мог толково выполнить любое поручение или подхватить на лету любую мысль. Сидя верхом, он ни минуты не оставался в покое: то и дело поворачивался в седле, сползал то на шею лошади, то на самый круп, то обе ноги свешивал на один бок, то садился лицом к хвосту, кривлялся, гримасничал, как настоящая обезьяна, и наконец так надоел лошади, что она сбросила его, и он во весь рост растянулся на зелёной траве. Этот случай сильно позабавил рыцаря, но спутник его после этого стал спокойнее. В ту минуту, когда мы настигли их в пути, эта весёлая пара распевала старинную песню. Рыцарь Висячего Замка исполнял её довольно искусно, а шут только подтягивал ему и пел припев. Содержание песни было следующее: Рыцарь Анна-Мария, солнце взошло, Анна, любимая, стало светло, Туман разошёлся, и птицы запели. Анна, мой друг, подымайся с постели! Анна, вставай! Озарился восток, Слышишь охотничий радостный рог? Вторят ему и деревья и скалы. Анна-Мария, вставай — солнце встало! Ваиба О Тибальт, мой милый, совсем ещё рано; Мне спится так сладко! Я, Тибальт, не встану! И что наяву может радовать нас В сравнении с тем, что я вижу сейчас? Пусть охотник трубит в свой рожок всё чудесней И птицы встречают зарю своей песней, — Счастливее их я бываю во сне, Но, Тибальт, не думай, что снишься ты мне. — Славная песня, — сказал Вамба, когда оба закончили припев. — Клянусь моей дурацкой шапкой, и нравоучение прекрасное. Мы её часто певали с Гуртом. Когда-то мы с ним были товарищами, а теперь он, по милости божьей и по господской воле, сам себе господин и вольный человек. А однажды нам с ним изрядно досталось из-за этой самой песни: мы так увлеклись, что два часа лишних провалялись в постели, распевая её сквозь сон. С тех пор как вспомню этот напев, так у меня кости и заноют. Однако я всё-таки спел партию Анны-Марии в угоду вам, сэр. После этого шут сам затянул другую песню, а рыцарь подхватил мотив и стал ему вторить. Рыцарь и Вамба Приехали славные весельчаки, — Об этом есть в песенке старой рассказ, — У вдовушки Викомба просят руки. И может ли вдовушка дать им отказ? Был рыцарь из Тиндаля первый средь них, — Об этом есть в песенке старой рассказ, — Кичился он славою предков своих. Вдовы был, конечно, немыслим отказ. «Мой дядя был сквайром, и лордом — отец», — Так начал он свой горделивый рассказ. Ушёл восвояси хвастливый храбрец — Услышал он вдовушки смелый отказ. Вамба «Я родом из Уэльса!» — второй говорит. — Об этом есть в песенке старой рассказ, — Он кровью поклялся, что он родовит. Вдовы был, конечно, немыслим отказ. «Я Морган ап Гриффит ап Хью, — я Давид Ап Тюдор ап Рейс», — свой повёл он рассказ; Вдова же в ответ: «Меня это страшит: Как выйти мне замуж за стольких зараз?» А третий был иомен, что в Кенте живёт, — Об этом есть в песенке старой рассказ, — И вдовушке он описал свой доход, А иомену дать невозможно отказ. Оба Отвергнут один и другой дворянин, О иомене слышим зато мы рассказ: Он в Конте живёт, получает доход, И иомену дать невозможно отказ. — Хотел бы я, — сказал рыцарь, — чтобы наш гостеприимный хозяин из-под заветного дуба или его капеллан, — весёлый монах — услышали эту песню во славу иоменов. — Ну, я этого не хотел бы, — сказал Вамба, — разве что ради того рожка, который висит у вас на перевязи. — Э, — молвил рыцарь, — это знак дружеского расположения со стороны Локсли, но вряд ли мне когда-нибудь он понадобится. Впрочем, я уверен, что у случае нужды стоит только затрубить в него, как тотчас явится на выручку целая ватага этих славных иоменов. — Я бы сказал: боже упаси, — возразил шут, — кабы не знал, что по милости этого рожка они во всякое время пропустят нас без всякой обиды. — Что ты хочешь сказать? — спросил рыцарь. — Или ты думаешь, что, если бы не этот залог приязни, они бы на нас напали? — Я ничего не говорю, — сказал Вамба, — уши бывают и у зелёных ветвей, как и у каменных стен… Но разгадай мне загадку, сэр рыцарь: когда пустая винная бутыль и пустой кошелёк лучше, чем полные? — Да никогда, я думаю, — отвечал рыцарь. — Ну, за такой ответ тебе не стоило бы давать ни полной бутыли, ни набитого кошелька. Знай же, что опорожнить бутыль следует перед тем, как передать её саксу, а деньги высыпать и оставить дома перед тем, как пускаться в зелёный лес. — Стало быть, ты считаешь наших приятелей за настоящих грабителей? — сказал Рыцарь Висячего Замка.