После фонового бурчания в трубке снова раздаётся его недовольный голос: — Эта девица понимает, чем занимается её избранник? — Мне не кажется, что это так важно, Брин. Я объясню ей ситуацию. Если она замешана, то поймёт, чем всё это ей грозит. Брин чуть-чуть смягчается. — Как ты намерен с ней встретиться? — Приглашу её на ланч. Доносится перебранка. И резкий возврат: — Что ты сделаешь? — Она взрослая женщина, Брин. Не склонна к истерикам и любит рыбу. Голоса за сценой, но он уже не принимает в этом участия. — Господи. И куда ты её пригласишь? — Туда же, куда и в прошлый раз. — Пришло время поддать жару. — Послушай, Брин, если не нравится моё предложение, ради бога. Поручи дело Гаю. Или возвращайся и делай всё сам. Прю жестом перерезает себе горло, давая мне понять, что пора отключаться, но Брин меня опережает, бросив напоследок: — Как только с ней поговоришь, сразу позвони. Рука об руку, опустив головы, мы возвращаемся домой. — Я думаю, у неё могли возникнуть подозрения, — вслух размышляет Прю. — Вряд ли она много знает, но даже того, что ей известно, достаточно, чтобы беспокоиться. — Теперь это будут не просто подозрения, — говорю я жёстко и мысленно себе представляю, как Флоренс, сидя в квартире посреди разгрома, оставленного строителями, читает моё письмо из десяти пунктов, пока Эд спит мёртвым сном праведника. Глава 20 Я до сих пор не видел у Флоренс такого лица, натянутого и лишённого всякого выражения, даже когда она сидела напротив меня в этом же ресторане и перечисляла пункты обвинения против Дома Тренча и его филантропической баронессы. Но меня это не удивило; скорее я бы удивился нормальному лицу. Если же говорить о моём лице, отражённом в нескольких зеркалах, то самым точным описанием будет «непроницаемое», как и положено оперативнику. Ресторан имеет форму буквы L. В небольшом загоне расположен бар с мягкими диванчиками для гостей, которым сообщили, что их столики ещё не готовы, так почему бы пока не выпить тут шампанского — двенадцать фунтов за фужер. Чем я сейчас и занимаюсь в ожидании Флоренс. Но жду её не только я. Обычных официантов, этих сонных ос, что-то не видать. А новая команда исполнительна до отвращения, начиная с метрдотеля, который жаждет показать мне заказанный столик и узнать, есть ли у меня или у мадам какие-то диетические ограничения либо особые предпочтения. Кстати, наш столик не у окна, как я просил, — «извините, сэр, все эти столики давно забронированы», — но метр очень надеется, что вон тот тихий угловой меня устроит. Он мог бы добавить «устроит Перси Прайса с его микрофонами»; по мнению последнего, заоконный шум может сорвать прослушку ко всем чертям. Однако даже его чудо-мастера не способны окучить каждый закуток в переполненном баре, вот почему следующий вопрос метра в пророческом будущем времени, как они любят, звучит так: — Мы прямо сейчас займём наш столик и насладимся аперитивом в тишине и покое или рискнём остаться в баре, который некоторые находят слишком оживлённым? Слишком оживлённый — это как раз то, что нужно мне, в отличие от микрофонов Перси, поэтому я отвечаю, что мы готовы рискнуть. Я выбираю плюшевый диванчик для двоих и заказываю большой бокал красного бургундского в дополнение к фужеру с шампанским. В ресторан входит большая компания — тоже, надо полагать, с лёгкой руки Перси. Видимо, Флоренс в неё незаметно вписалась, потому что через несколько секунд она уже сидит рядом со мной, даже толком не поздоровавшись. Я показываю ей на красное бургундское. Она мотает головой. Тогда я прошу официанта принести воду со льдом и лимоном. Вместо привычной рабочей одежды сегодня на ней стильный брючный костюм. Потёртое серебряное колечко на безымянном пальце отсутствует. Я же отдал предпочтение блейзеру тёмно-синего цвета и серым фланелевым брюкам. В правом кармане блейзера лежит японская губная помада в цилиндрическом медном футляре, единственная слабость моей жены. Если срезать нижнюю часть помады, то образуется ёмкость, достаточная для хорошего кусочка микроплёнки, а в моём случае для послания от руки на клочке машинописной бумаги. Флоренс держится как надо, с нарочитой небрежностью. Я пригласил её на ланч загадочным тоном, и ей ещё предстоит узнать, в каком качестве: как шафер её будущего супруга или как её бывший начальник. Мы обмениваемся банальностями. Она вежлива, но настороже. Понизив голос в общем шуме, я перехожу к делу: — Вопрос первый. Она набирает в лёгкие воздуху и наклоняется ко мне так близко, что её волосы щекочут мою щёку. — Да, я по-прежнему желаю выйти за него замуж. — Следующий вопрос. — Да, я советовала ему это сделать, хотя не знала, что именно. — Но вы его поощряли? — Он сказал, что должен сделать нечто для пресечения антиевропейского заговора, но придётся нарушить устав. — А вы что на это? — Если тебе так подсказывает сердце, посылай устав в задницу. Не давая мне задать следующий вопрос, она рвётся вперёд. — Когда всё случилось, это было в пятницу, он пришёл с работы домой и плакал, ничего не объясняя. Я ему сказала: «Что бы ты ни сделал, всё хорошо, если ты сам считаешь это правильным». Да, он так считал. Значит, говорю, всё хорошо? Позабыв о недавнем отказе, она отпивает бургундского. — А если бы он узнал, с кем всё это время имел дело? — подсказываю я. — Он бы во всём признался или покончил с собой. Вы это хотели от меня услышать? — Это информация. Она повышает голос, но тут же снова переходит на пониженные тона. — Он не умеет лгать, Нат. Для него главное — правда. Как от двойного агента от него не будет никакого толку, даже если бы он согласился, что исключено. — А ваши свадебные планы? — снова подсказываю я. — Я пригласила кого только можно в паб после церемонии, как вы того требовали. Эд считает, что я сошла с ума. — Ваше свадебное путешествие. Куда поедете? — Никуда. — Закажите отель в Торки, как только вернётесь домой. «Империал» или на этом уровне. Номер для новобрачных. На две ночи. Если потребуют депозита, заплатите. А теперь придумайте повод открыть сумочку и поставьте её между нами. Она достаёт из сумочки бумажную салфетку, промокает глаз и как бы по рассеянности ставит её открытой между нами. Я отпиваю шампанского, а левой рукой незаметно под столом бросаю в сумочку тюбик с помадой. — Как только займём свои места, мы в эфире, — предупреждаю я её. — Везде микрофоны и люди Перси. Будьте такой же ершистой врединой, как всегда, даже ещё похуже. Понятно? Отчуждённый кивок. — Не слышу ответа. — Да поняла, б…, — шипит она в ответ. Метр нас уже ждёт. Мы усаживаемся в нашем уютном уголке лицом к лицу. Метр заверяет меня, что во всём ресторане нет лучше обзора. Не иначе как Перси посылал его в школу, где учат приёмам обаяния. Меню всё такое же огромное. Я настаиваю на закусках. Флоренс против. Я предлагаю копчёного лосося, и она даёт своё согласие. В качестве основного блюда мы сходимся на палтусе. — Значит, сегодня выбираем одно и то же, сэр, — восклицает метр так, словно раньше мы каждый день поступали иначе. До сих пор она избегала на меня смотреть. И вот наши взгляды встречаются. — Вы мне не скажете, за каким хером вы меня сюда притащили? — бросает она мне в лицо. — Охотно, — отвечаю я на таких же повышенных тонах. — Человек, с которым вы живёте и за которого собираетесь замуж, идентифицирован нашей службой, на которой вы ещё недавно состояли, как добровольный сотрудник русской разведки. Хотя, возможно, для вас это не новость. Или новость? Занавес поднят. Действо начинается. Как когда-то мы с Прю разыгрывали спектакль для московской прослушки. * * * В Гавани мне приходилось слышать, что Флоренс девушка горячая, но убедиться в этом я смог лишь однажды — на корте. Если вы меня спросите, было ли её раздражение настоящим или показным, я отвечу так: оно выглядело естественно. Она выдала грандиозную импровизацию на грани высокого искусства — с неожиданными ремарками, вдохновенную, спонтанную, безжалостную. Сначала она выслушивает меня, застывшая, с каменным лицом. У нас, говорю, есть неопровержимые аудиовизуальные свидетельства совершённого Эдом предательства. Вы, говорю, можете сами в этом убедиться на закрытом просмотре (наглая ложь). У нас есть все основания считать, что на момент ухода из Конторы вы ненавидели британскую политическую элиту, поэтому неудивительно, что вы сошлись с закоренелым одиночкой, который пустился во все тяжкие и передаёт русским наши важнейшие секреты. Но, несмотря на этот акт высшего недомыслия, чтобы не сказать хуже, я уполномочен протянуть вам спасательный трос. — Объясните Эду доходчиво, что он спалился по полной программе. Что у нас есть железные доказательства. Что непосредственное начальство жаждет его крови. Но есть путь к спасению, если он согласится к сотрудничеству без всяких оговорок. А если у него возникнут сомнения, альтернатива — долгий тюремный срок. Всё это, как вы понимаете, спокойным голосом, никакой драмы, и лишь однажды меня прервал приплывший копчёный лосось. Она сидит тихо, видимо, готовится к выплеску праведного гнева, однако за всё время нашего общения я не видел и не слышал от неё ничего, что подготовило бы меня к столь масштабному взрыву. Полностью проигнорировав моё недвусмысленное заявление, она кидается с открытым забралом на заявителя, то бишь на меня.