— Если бы индиец меня победил, Шэннон, скорее всего, бросил бы вызов ему, — отвечаю я не вполне искренне, но что-то в тоне Гая мне не понравилось. Мэрион протягивает ему листок бумаги. Он надевает очки и не спеша изучает. — По словам вашего администратора в Атлетическом клубе, после того как Шэннон бросил вам вызов, кроме него больше вы ни с кем не играли. Вы стали парой. Справедливое утверждение? — Парой мы не стали. Партнёрами. — Ладно. Партнёрами. — У нас уровень совпадал. Он играл честно, выигрывал и проигрывал с достоинством. Такие игроки большая редкость. — Не сомневаюсь. Вы с ним ещё и закладывали. — Преувеличение, Гай. Просто выпивали по кружке пива после игры. — А играли вы каждую неделю, иногда по два раза, что довольно часто даже для вас, человека, помешанного на тренировках. И вы с ним, я так понимаю, беседовали. — Да. — Как долго вы трепались за пивом? — Полчаса. Может, час. По настроению. — Шестнадцать, восемнадцать часов в сумме? Двадцать? Или я загнул? — Может, и двадцать. Какая разница? — Он ведь самоучка, так? — Не совсем. Окончил среднюю школу. — Вы ему сказали, чем занимаетесь? — Ещё чего! — А что вы ему сказали? — Впарил ему, что я бизнесмен. Вернулся из-за границы, ищу вакансию. — И он, вы считаете, вам поверил? — Особого любопытства он не проявил и про свою работу высказался не менее туманно. Массмедиа, без подробностей. — Для вас это обычное дело — двадцать часов обсуждать политику с партнёром по бадминтону, который вдвое моложе вас? — Если он хорошо играет и ему есть что сказать, то почему нет? — Я спросил, обычное ли это для вас дело, а не почему вы это делаете. Я пытаюсь установить… простой вопрос: говорили ли вы в прошлом так много о политике с каким-то другим партнёром такого же возраста? — Бывали такие, после игры мы пропускали по кружечке. — Но не с такой регулярностью, с какой вы играли, выпивали и разговаривали с Эдвардом Шэнноном? — Возможно. — У вас ведь нет сына, насколько нам известно. Хотя вы много времени проводили за границей. — Нет. — А на стороне? — И на стороне. — Джо. — Браммел разворачивается к Джо Лавендеру, звезде службы внутренней безопасности. — У вас были вопросы. * * * Джо Лавендеру придётся подождать. Явился шекспировский посланник в образе второго копьеносца Мэрион, и с разрешения Гая он желает задать мне вопросы, только что поступившие из его службы от команды, занимающейся расследованием. Вопросы записаны на тонкой полоске бумаги, которую он держит между пальцев своих здоровых ручищ. — Нат, во время своих неоднократных разговоров с Эдвардом Стэнли Шэнноном, — агрессивно начинает он, — вы были в курсе того, что его мать Элиза регулярно участвует в маршах и протестах и является активисткой-правозащитницей в борьбе за мир и прочие ценности? — Нет, не был, — огрызаюсь я, чувствуя, как во мне поднимается желчь, несмотря на мои благие намерения. — Ваша супруга, насколько нам известно, тоже является принципиальной защитницей базовых прав человека, уж извините. Это так? — Да. Принципиальная защитница. — Чему, я думаю, все со мной согласятся, мы можем только поаплодировать. Тогда позвольте спросить: знаете ли вы что-то о контактах или общении между Элизой Мэри Шэннон и вашей супругой? — Насколько мне известно, никаких контактов или общения между ними не было. — Благодарю. — Не за что. Посланник покидает комнату. * * * Последовал раунд разномастных вопросов и ответов, кто о чём, этакая общая потасовка, которую я помню смутно, но цель её сводилась к тому, чтобы «покрепче закрутить гайки в истории Ната», как доброжелательно выразился Браммел. Затем установилась тишина, и слово наконец-то взял Джо Лавендер. Его голос не оставляет следов. Ни социального, ни регионального колорита. Нечто бесприютное, заунывное, тягучее, гундосое. — Я хочу задержаться на моменте, когда Шэннон первый раз склеил вас в Атлетическом клубе. — Бросил вызов, если не возражаете. — А вы, дабы помочь ему «сохранить лицо» (ваше выражение), этот вызов приняли. Вы тогда заметили, как опытный сотрудник службы, или, может быть, сейчас вспоминаете, в баре были какие-то посторонние? Новые члены, мужчины или женщины, гости клуба? Люди, которые проявляли особый интерес к происходящему? — Нет. — Как мне известно, клуб является открытым заведением. Члены могут приводить гостей. Гости в присутствии члена клуба могут покупать в баре напитки. Вы со всей уверенностью заявляете, что когда Шэннон вас обхаживал… — Бросал вызов. — …когда Шэннон бросал вызов, никакие заинтересованные лица не прикрывали его и не наблюдали за вами? Разумеется, мы попросим клуб предоставить нам видеозапись. — Я не заметил тогда и не вспоминаю сейчас, чтобы кто-то проявлял особый интерес к происходящему. — Но они не стали бы это демонстрировать, будучи профессионалами, не так ли? — В баре сидела весёлая компания, но это были знакомые мне лица. А по поводу записи можете не заморачиваться. У нас нет камеры видеонаблюдения. У Джо от удивления округляются глаза, как у актёра на сцене. — Как? Нет видеонаблюдения? Господи. В наше время? Это, согласитесь, странно. Серьёзное заведение, большой поток людей, денежные трансферы — и никакого видео. — Это решение комитета. — Вы же член комитета, не правда ли? Вы поддержали решение не устанавливать видеонаблюдение? — Да, поддержал. — Не потому ли, что вы, как и ваша жена, не одобряете надзорные функции государства? — Вы не могли бы не впутывать в это мою жену? Интересно, он меня услышал? Похоже, что нет. Думает о своём. — Почему вы его не зарегистрировали? — спрашивает он, не отрываясь от архивной коробки, лежащей у него на коленях. — Кого не зарегистрировал?