– А что такое «собачья вахта», или «собака» на корабле – знаете? – По-моему, это вахта, с 00:00 до 04:00. Она не в почете у моряков из-за того, что в это время суток тяжелее всего бороться со сном. Так? – Так, господин барон. И если вы нынче забудете принять пилюлю от бессонницы и явитесь после полуночи на капитанский мостик, то я вам расскажу эту историю. У меня нынче как раз «собака». – По-моему, такой рассказ стоит бессонной ночи, – кивнул Агасфер. – А то, что на капитанском мостике будет посторонний – это ничего? Вам не попадет от капитана? – А я скажу, что привилегированный пассажир сам, без спроса, зашел на мостик, – хмыкнул старпом. – И вообще, не надо за меня переживать! Хотите узнать правду – приходите… ⁂ – Толчок к бунту дали перевозимые арестантки и страсть господ из правления Общества Добровольного флота к экономии, – Казарский говорил монотонно, прерываясь только для сверки с лоцманской картой и команды рулевому. – «Ярославль» тогда только пришел с французской верфи. Новенький! Трюм, как и просили заказчики, был поделен надвое, с проходом посередине. А тут партию женщин-арестанток в каторгу везти. Поселить их в одном трюме, а мужиков в другом – невозможно! Их меньше двух сотен, а мужиков-арестантов втрое больше. Нарушится баланс, который палубным грузом не поправить. Капитану было велено срочно, накануне отплытия, отгородить для женщин часть левого отсека. На устройство полной изоляции – ну, двойная решетка, положенное пространство между отсеками – времени уже не было. И денег! Вот капитан и выделил женщинам переднюю часть одного из трюмов, куда входят вентиляционные рукава. Хотел как лучше… А к арестанткам начали лазить караульщики – как раз через вентиляцию! Вот вам и цена экономии! Да если бы только это! – А что еще? И при чем тут экономия? – Да при том, что караульная команда не входила в экипаж судна. Не берусь судить, какая умная голова придумала – из Общества Добровольного флота или вашего ГТУ. На профессиональных караульщиках сэкономили – все равно, мол, матросов-спецов на Восточный океан перебрасывать. Вот пусть они и покараулят! А те балованные – подводники, гальванщики, искровики… Арестантки за «визиты» деньги брали, а когда у караульщиков монета кончилась, «иваны» шепнули женщинам: брать плату отвертками, спецключами. Не берусь судить – понимали бабоньки, для чего инструмент «иванам» потребовался, или нет. Но отказать им, сами понимаете, не могли. И караульщики, как кобели стоялые, у коих только одно на уме – все потаскали у боцмана! А тут «иваны» дают арестантской массе команду на заготовку заточек: погуляем, мол! Нет, бунта как такового не было: слава богу, упредил кто-то экипаж. Подбросили письмо осторожные люди: так и так, мол: не хотим на виселицу, а «иваны» бунтовать заставляют! Казарский замолчал, повернулся к матросу-рулевому: – Принеси-ка, браток, сельтерской! – Так буфетчик спит, поди… – Так разбуди! Выполнять! Казарский взял управление судном на себя, и, когда матрос вышел, закончил: – В общем, старпом с боцманом устроили глобальный обыск. Нашли уйму оружия и инструментов. А капитан придумал «военно-морской суд» устроить над зачинщиками. Трое их было, причем двое сидели в смежном с арестантками отсеке. Сонька предупредила главаря о суде, больше некому! Главарь подельщика зарезал, чтобы концы в воду, как говорится. А второй – в другом отсеке, не доберешься. Вот его и судили. Присудил его капитан к расстрелу. В воспитательных, как говорится, целях… – М-да, дела… – Бунт на корабле, да еще с такой массой арестантов – дело страшное! Не знаю – я бы на месте капитана, наверное, тоже решился. Помолчав, старпом продолжил: – После казни все вроде бы приутихли. И караульная команда головами думать стала, а не причинным местом. К арестанткам лазить перестали. А Сонька не унимается: побег затеяла! Только теперь уже не всем трюмом, а вдвоем с милым своим, тоже «иваном». Еще двоих они для отвлечения внимания взяли в команду свою… Перед заходом в Сингапур боцман, как и положено, задраил иллюминаторы, «барашки» снял напрочь. А когда команда бункеровкой угля занялась, арестанты иллюминатор с окантовкой выдернули – винты-то заранее выкручены были, не заметил боцман. Вот сначала те двое «отвлекающих» прыгнули и воду и поплыли в одну сторону. Караульные их с лодки заметили, тревогу подняли – и за ними! А Сонька с милым своим в проем аккуратно спустилась – и в другую сторону. Корабль обогнули, вдоль пирса сколько могли подальше отплыли. Одежду свою, люди рассказывали, они в бидон спрятали. Вылезли потихоньку, вынули из бидона цивильное, переоделись и пошли под ручку потихоньку. Мимо полицейского местного прошли – тот без внимания – дама с кавалером прогуливаются. А потом глядит – люди-то босиком идут. И подол у дамы мокрый. Окликнул – Сонька ему то ли по-французски, то ли по-немецки ответила и ручкой помахала еще. А у кавалера нервы не выдержали – бросил он даму и бегом в темноту рванул. Ну, тут уже полиция спохватилась. Засвистели, с фонарями прибежали. Поймали, привели на «Ярославль» – не ваши ли? Наши, наши – там всей командой как раз первых беглецов из воды выловили. – Любопытно! А одежду цивильную где Сонька с кавалером раздобыли? Казарский хмыкнул: – Тоже цирк был еще тот! За одеждой, за несколько дней до Сингапура, наверх лазутчика послали. Арестанты веревку сплели, гонец и вылез на верхнюю палубу. Ваксой вымазался, чтобы в темноте незаметным стать. Забрался в каюту пассажирскую и уволок саквояж с одеждой. А когда уходил – на глаза кому-то из пассажиров попался. Тот визг поднял: морского черта, мол, на палубе видел только что! К капитану с претензиями: кто-то украл одежду. – М-да, весьма на Сонькины прежние проделки похоже! – Вот и я о том же! Капитан тоже поначалу не поверил: кому красть-то? Пароход в зону шторма входил, все иллюминаторы задраены, люк в арестантский трюм тоже запечатан – чтобы волнами не залило. Это уже через день послали пассажирского помощника разбираться с «чертом» – тот и углядел в пассажирской каюте остатки ваксы, следы босых ног. Трюм обыскали опять – ничего не нашли! Так вот и живем, господин барон! – Ну и чем тот побег кончился? – А ничем! Количество арестантов сошлось, у капитана после той казни душа не на месте была – не стал он ни в судовом журнале записей делать, ни рапорта во Владивостоке писать. И старпома попросил тот побег не афишировать. И так, мол, на каторгу бедолаг везем – там им все воздастся. А кто-то из экипажа проговорился – уже на обратном пути, когда во Владивостоке с расстрелом разбираться стали. Ну, старпому с капитаном лишнее лыко в строку и вставили – за нарушение правил перевозки арестантов и сокрытие побега. – Но насчет роли Соньки – это ведь только предположения, не так ли? – Тогда подробностей так и не узнали. А когда она пассажиркой вольной на «Ярославле» во Владивосток возвращалась – сама рассказала. Смеялась… Рулевой принес сельтерской. Подавая бутылку, что-то шепнул старпому. Казарский залпом выпил почти всю бутылку, покосился на Агасфера, покашлял: – Господин инспектор, шли бы вы спать. Вот матросик говорит, что у капитана свет в каюте горит. Как бы не пришел с проверкой. – Ну, что ж, спасибо за откровенность, Станислав Иосифович. – А что от моей откровенности толку? Меня тут еще не было, да и нынешнего капитана тоже. После того случая экипаж «Ярославля» был полностью расформирован. Капитана Винокурова и старпома Промыслова вообще списали на берег, нашли им замену во Владивостоке. Ретроспектива 6 (август 1886 г., пост Дуэ, о. Сахалин) …На рейд поста Дуэ, в конечную точку маршрута Одесса – Сахалин, «Ярославль» прибыл на рассвете сорок третьего дня плавания. Привыкшие за это время ко всем звукам своей плавучей тюрьмы, арестанты в последнюю ночь перед высадкой практически не спали. Негромко переговаривались, хорохорились друг перед другом, подсмеивались над первоходками, вдруг вспомнившими о Боге и усердно бормотавшими полузабытые слова молитв. Скверно на душе было у всех, и мало кто не понимал, что они прибыли в точку невозврата. Понимали люди и то, что отныне, буквально с завтрашнего дня, им предстоит бороться за каждый день, час и даже минуту собственной жизни. Бороться с тюремным начальством, с более сильными арестантами. Слабые понимали: чтобы их никто не загнал под нары, надо оказаться сильнее вчерашних земляков и корешей – даже тех, кто в долгие недели плавания, бывало, выручал галетой, копеечкой, половиной кружки терпкого красного вина, выдаваемого арестантам в медицинских целях. Каторга перечеркивала все понятия о дружбе, добре, справедливости. Всяк только за себя… Острее всего это понимание обрушилось на женский отсек «Ярославля». Женщины откровенно хлюпали носами, навзрыд рыдали, шепотом и в голос проклинали тех, кто, по их разумению, сделал их изгоями общества: сельские ли общины или высокий круг общения в крупных городах и даже столицах. Своя вина в происшедшем как-то меркла и тускнела, казалась мелкой и даже несерьезной. Ну, убила мужа (много женщин попало сюда как мужеубийцы) – так что с того?! Он, паскудник, сам же издевался, сам и довел до греха! Ну, подожгла дом или имение, чтобы получить по наущению любимого страховку (примерно треть арестанток). Так почему же здесь, на арестантском корабле, она плывет, а не он, некогда любимый?! Еще несколько дней назад, выпросив у товарки осколок зеркала, арестантки примеряли на себя обновки, которыми разжились в пути следования. Платки, отрезы тканей на платья и сарафаны, дешевые сережки и бусы, принесенные «кавалерами» через разрез в парусиновом вентиляционном люке. Тогда, у Адена, Коломбо и Сингапура, им казалось хоть и стыдным, но вполне уместным задирать короткие юбчонки казенных платьев перед похотливыми кавалерами. Тем более что опытные арестантки нашептывали: – Ты что, милая?! Дело забывчиво, тело расплывчато! Дай ты ему – зато какими кралями на сахалинский берег мы с тобой сойдем! Там, слышь, богатые поселенцы сожительниц ждут! А начальство – новых горничных, али гувернанток! Пряники будем кушать, да сладким квасом запивать – так и пройдет твоя пятерка! А потом, слышь, подруга, – королевами на тот же пароход сядем, да и в Расеюшку вернемся! Это было вчера – сегодня же, в ночь перед высадкой, большинство арестанток, получившие за время рейса в свои «статейные списки» отметку: «Склонны к проституции», поглубже попрятали в свои мешки заработанные в пути обновки и гостинцы. И для себя накрепко решили: никакого сожительства с кем бы то ни было! На работу будем проситься – пусть самую черную, грязную. Оттрубим свою пятерку (или десятку, кому что судья в приговор записал) – и поскорее домой! Женский отсек трюма «Ярославля» освобождают в последнюю очередь – сначала баржами на берег долго перевозили арестантов-мужчин. Когда повели на верхнюю палубу партию с Семой Блохой, тот пробрался к решетке женского отсека, позвал: – Софья! Софья, подойди поскореича! Караульного в проходе между отсеками начальство сняло, можно недолго поговорить, пока матросы у верхушки трапа парами отсчитывают выпускаемых на верхнюю палубу арестантов. – Софья, слушай и не перебивай! – заторопился Блоха. – Нас, мужиков, нынче отправят в карантин мужской тюрьмы. Баб будут сначала переписывать и по спискам сверять, потом тоже на карантине поселят, в своем отделении. Ты туда не ходи, ни к чему тебе в карантин! Объяви на регистрации, что у тебя сродственница на Сахалине в поселенках, что у нее жить будешь. Фамилию любую назови – проверять не станут. Придешь в пост – поспрашивай у ребятни, кто из поселенцев комнату сдает. Ребятня все знает, отведут. Денежку возьми, спрячь получше: обыскивать баб вроде не обыскивают, но мало ли… – Эй, там, внизу, не задерживай! – орут сверху матросы, видя, что поток поднимающихся по трапу арестантов становится жиже. – Счас, счас выйду! Как на фатере устроишься, Софья, найди кабатчика, Гришку Рваного. Передай от меня большой привет с города Таганрога, скажи: скоро сам найду его. Должник он мой! Настоящее погоняло Рваного – Дудошник, – Блоха притянул Соньку через решетку, зашептал ей на ухо что-то секретное. – Поняла, Софья? Ну а как устроишься, меня сыщешь. Люди подскажут – где и как. – Эй, вахлак! – уже не шутя заорали сверху. – Линьков напоследок захотел?! А ну пулей наверх! Только тебя и дожидаются! Сонька, так и не сказавшая ни слова, отошла от решетки, устало опустилась на свою шконку. Дождавшись, когда остальные женщины утратят к ней ревнивый интерес, достала небольшой православный образок с ликом Николая-угодника, спрятала в нем полученные от Блохи три рубля ассигнациями. Вытянулась на отполированных своим телом досках, прикрыла тяжелые веки и стала ждать высадки. ⁂ Надзиратель, прилежно записавший прибывшую Софью Блювштейн и выдавший ей казенное платье взамен сданного, объявил: – Мадам, вы практически свободны. Останетесь на поселении свободной и далее, ежели не сотворите какой-либо глупости. Разумеется, после карантина… – У меня родственница в посту Александровском живет, – перебила чиновника Сонька. – К ней хочу! – Родственница? – скривил губы надзиратель. – Мешок свой вытряхните, мадам! Сонька молча вывернула на прилавок, разделяющий просторный сарай, тощий мешок. Надзиратель покосился на других досматриваемых женщин, у которых в мешках были отрезы индийских тканей, яркие платки, дешевые бусы. – А тебе, значит, в этот рейс не подфартило? – по-свойски подмигнул и загоготал чиновник. – Или гордая очень оказалась? – Не надо мне тыкать, господин надзиратель! Мы с вами не кумовья… – Гордая, значит, – констатировал чиновник. – Ну, тогда мне остается напомнить вам про правила нашего «курорта». Ежели обитать будете в Александровске, поста не покидать ни при каких обстоятельствах. Завтра в семь утра явитесь в карантин на перекличку, доложите надзирателю адрес своего проживания. И так – каждое утро. Отсутствие на перекличке либо попытка покинуть пост приравниваются к побегу. Тогда уж не обессудьте, мадам: попадете в камеру. Завтра же получите и казенный провиант. Довольствие здесь получают на месяц вперед – крупа, немного муки, соленая рыба. Настоятельно рекомендовал бы, мадам, явиться на перекличку с носильщиком, чтобы не бродить по посту с мешками. Тяжело, да и несподручно будет. – И чиновник злорадно захихикал. Намек на то, что Сонька выглядела старше своих 30 лет и по этой причине вряд ли будет востребована в качестве сожительницы, был достаточно прозрачен. Тюремный чин, донельзя довольный тем, что вот так, запросто и свысока беседует со знаменитой аферисткой, ожидал испуганных вопросов типа: а что же мне, бедной, делать теперь? И не дождался. – Не извольте беспокоиться, господин начальник, – спокойно ответила Сонька. – Родственницу в посту я еще до ночи сыщу, а за провиантом завтра с кем-нибудь явлюсь. – У мадам есть средства? – небрежно поинтересовался надзиратель. – По закону это воспрещено! – У меня есть друзья повсюду, господин начальник. В том числе, и на вашем острове. Неужели вы не знаете русской поговорки: не имей 100 рублей – и так далее?