— Я бы не советовал вам делать из мухи слона, — неожиданно интеллигентно произнес длинноволосый, натягивая плавки и спокойно обращаясь к Горецкой. — Заткнись! — сказал Роман. — Одевайтесь и двигайте отсюда. — Что? — переспросил его длинноволосый. — Двигайте, с Анастасией я разберусь сам. — Анастасия — это кто? — улыбнулся лысый молокосос, потирая все еще горящую щеку. — Это его первая мама, — встряла из прихожей Трушкова, которая уже собиралась на выход. — Просто сейчас модно называть родителей по имени. Рома с Дашенькой у нас продвинутые люди… И, мерзко хохотнув, «поэтесса» лязгнула замком входной двери и спустя несколько мгновений покинула квартиру. Еще долго был слышен топот ее каблучков по лестнице. — Нас, кажется, выгоняют? — осведомился длинноволосый у своих приятелей. — Похоже на то… — В таком случае пошли. Девок будем забирать? — Эту мы уже никуда не потащим, — кивнул длинноволосый в сторону Марины. — А что касается Ирины, то пусть с ней Ромка разбирается. — Сейчас же вон отсюда! — заорала Горецкая. — Анастасия, успокойся, сейчас будет полный «the end», как любят писать в конце фильма, — попытался обнять ее Роман, но мать вырвалась из его объятий. Тут на пороге появилась та самая Ирина, с которой надлежало «разбираться» Роману. Это она шарила в его трусах в тот момент, когда Горецкая пришла к себе домой. Она была уже одета, если, конечно, это можно было назвать одеждой — короткое полупрозрачное платье и кружевные чулки. — Я — нормальная девчонка, не подумайте ничего худого, — нараспев произнесла она. — Рома, я не буду дожидаться Леху, поеду сама. Скажешь тогда, что я отработала. Если что, звони… Телефон знаешь. — Что еще за Леха? Это что, проститутка? — вытаращила глаза Горецкая. — Зачем же так грубо? — скривила губы Ирина. — Не все же такие богатенькие, как вы, нужно иногда делиться. Вы отнимаете у нас, мы отнимаем у вас… Чао, Рома! — и, послав ему воздушный поцелуй, девушка проследовала в прихожую. Ребята поспешили за ней. — Мы тебя проводим! — Скажите, какая галантность! — хохотнула Ирина. — Ну, ладно, пошли. Только учтите — я свое здесь уже отработала. Через минуту в квартире остались только Горецкая, ее дети (Даша по-прежнему валялась в ванной комнате) и пьяная вдрабадан отличница Марина. Роман с огромным трудом перебазировал ее с загаженного стола на диван. — Что делали в этом доме все эти люди? — Это Дашкины друзья, да и мои тоже… Во всяком случае, Трушков — наш общий друг. — Ты дружишь с гомосексуалистами? — Прежде всего, я дружу с талантливым человеком, — спокойно глядя матери в глаза, ответил Роман. — Ах, да, конечно! — Горецкая в первый раз за время пребывания в своей квартире усмехнулась. — Знаменитая песня — «Я такая заводная, что с тобою сплю, летая». И еще — «Ты моя морковка, я твоя золовка». — Да это гипершлягеры! — возразил Роман. — Не знаю там гипер что… А у тебя все нормально с сексуальной ориентацией? — Горецкая подозрительно посмотрела на сына. — А ты что, не видела? — Роман явно намекал на проститутку Ирину. — Сейчас все возможно. Смотрю я на ваше поколение и думаю — не такими мы были. — Конечно… Скажи еще, что в тридцать лет в первый раз в рот взяла! — Что? — взвилась Горецкая. — Да как ты смеешь так с матерью говорить! — А что я такого сказал? Трушков всегда говорит, что до тридцати лет сохранял девственность. — Мне все равно, что говорят подобные люди! Как ты-то смеешь так разговаривать! — Смею. Роман в последний раз затянулся косяком и осторожно положил окурок в пепельницу. — Ты куришь анашу? — Очень расслабляет, советую… А то, похоже, у вас с отцом жизнь сложная, напряженная… Очень помогает. Наступила пауза. Горецкая вытащила из лежавшей на столе пачки сигарету и, чиркнув зажигалкой, затянулась. — Мама, ты давно не курила, — в тоне Романа послышались более теплые нотки. — И все-таки «мама»? — Да, я давно тебя так не называл. О нашей семье говорят, что мы одни из самых экстравагантных в городе. — Иногда я думаю, что чего-то не смогла дать вам. Может быть, я виновата перед вами, но я хотела как лучше. — Ты же знаешь, мама, что у нас всегда хотят как лучше. Получается же… — Роман развел руками. — А может быть, не надо об этом? — Как скажешь… — Я хочу с тобой поговорить серьезно. — В таком случае выпей коньячку. Это настроит тебя на правильный тон. И Роман галантно поднес матери рюмку «Гастон де Лагранжа». Горецкая, немного помедлив, залпом осушила рюмку. Роман остался до конца кавалером и тут же подал матери кусок лимона. После того, как коньяк рассосался внутри, Горецкую понесло. — Может быть, я плохая мать? — задала она для начала риторический вопрос. — Однако не спеши судить меня. Да, в погоне за материальным счастьем и карьерой я упустила главное. Мы с отцом так и не сумели создать нормальной семейной атмосферы, и все, чему мы научили вас, — это брать от жизни то, что лежит на поверхности. Вы же берете сейчас не самое лучшее. — А что ты считаешь лучшим? — Для начала тебе придется выслушать мою историю. Налей мне еще коньяка. Роман пожал плечами и снова наполнил рюмку. Горецкая выпила и продолжила: — Я родилась в многодетной семье. И знаю, что такое кусок хлеба и когда его недостает. Игрушки, которые передаются от старших к младшим, чужие поношенные вещи. И я знаю трудную дорогу наверх. Когда мне было шестнадцать, у меня не было времени на развлечения. У меня была одна цель — выбиться из нищеты и стать личностью. Я мало рассказывала вам о своей семье. Да и что рассказывать: мать — почтальон, отец — пьяница. Соответствующий круг общения. Когда я окончила школу, то с большим трудом поступила в театральное училище. Да и взяли меня не столько из-за таланта, сколько из-за оригинальности. Среди элитных девочек с правильными манерами и умением себя держать выделялась я — этакая простушка, для которой театр был светом в окне. И знаешь, что меня подтолкнуло пойти туда? Моя тетя работала там уборщицей и как-то предложила мне посмотреть пьесу. Я зашла в полутемный зал, уже шел спектакль, я тихонечко села с краешка на галерке и завороженно смотрела на сцену. Это был другой мир, он был так не похож на то, что окружало меня всегда! Помню, тогда у меня возникла детская мечта — устроиться бы здесь хоть билетершей, чтобы бесплатно смотреть на этих людей, которые показались мне тогда такими необычными. И я на следующий день подошла к главному режиссеру и попросила его устроить меня билетершей. Конечно, это было глупо — мне ведь тогда было всего тринадцать. А он почему-то предложил прочитать какой-нибудь стишок, потом пригласил работников театра и попросил меня исполнить любимую песенку. Когда я кончила петь, Николай Петрович подошел ко мне и тихо сказал: «Настенька, когда ты будешь постарше, не иди в билетерши. Тебе в театре надо быть актрисой». Эти слова я запомнила на всю жизнь, и они стали моим девизом. — И что, ты тогда решила посвятить себя театру? — Да, представь себе. Уже тогда я начала готовиться к поступлению в училище. А потом… Потом поступила. Наверное, это был самый счастливый день в моей жизни. Учиться было тяжело, мне никто не помогал. Приходилось экономить стипендию, чтобы хоть иногда хватало на мороженое и развлечения. И не столько само обучение было сложным, сколько общение в кругу сверстников. Меня уже не принимали бывшие одноклассники, я потеряла двух подруг. Зато приобрела новых… А после перевелась в Москву, и там уже началась совсем другая жизнь… Горецкая замолчала, уносясь мысленно в прошлое. — А как же личная жизнь? — спросил неожиданно Роман. — Ведь, насколько я знаю, за отца ты вышла в двадцать четыре. Неужели до этого никого не было? — Был. Я любила одного парня. Он был поэт, драматург. У нас было много общего. Он и стал моей первой любовью. Я и не знала, за что я его любила. Иногда мне кажется, что он олицетворял собой тот другой мир, который я увидела тринадцатилетней девочкой, сидя на галерке. Он был из очень интеллигентной семьи, он любил меня… — Почему вы расстались? — Как-то я застала его примерно в такой же компании, как и тебя сейчас… — Горецкая сглотнула слюну. — Налей еще коньяку. Роман повел бровями, но просьбу матери выполнил. — Наверное, все-таки я в душе так и осталась простым человеком с малой толикой ханжества. Я не смогла простить. Он часто звонил мне, прибегал на мои спектакли. Даже когда я сошлась с вашим отцом и была беременна тобой, Неводов предлагал мне бросить мужа и уйти к нему. Но я так и осталась дочерью почтальонши и слесаря. И в вопросах морали была непреклонна. — Ой ли! — скептически покачал головой Роман. — У меня было много мужчин. Конечно, я не была святой девой, как остроумно заметил твой приятель. — То есть ты изменяла отцу? — Нет, это было до отца. Назло Неводову. Я встречалась с другими парнями, порой сегодня с одним, завтра с другим. Даже хотела устроить свою жизнь с кем-нибудь из них, но всегда что-то ломалось в наших отношениях. — Значит, отец оказался подходящей парой? — насмешливо спросил Роман. — Я полюбила этого мужлана, — тихо сказала Горецкая. — Знаешь, как мы познакомились — я же тебе ни разу не рассказывала! В театр согнали молодых офицеров, что-то вроде культпохода. Помню, мы показывали им нечто идеологически выверенное, одобренное вышестоящим руководством и нормативными документами Министерства культуры, регулирующими досуговую деятельность. Роман чуть не расхохотался, услышав официальные идиоматические обороты. — Знаешь, почему я говорю такими словами? Эти формулировки мы заучивали в театральном училище на предмете «социально-культурная деятельность». У нас был очень строгий преподаватель, и эти слова навсегда засели у меня в голове.