Жена кивнула, но печально сказала: – Теперь я буду переживать за двоих дорогих моему сердцу людей. – Я скоро вернусь и обязательно разузнаю, как дела у Бью. Если что-нибудь не так, то постараюсь исправить. Или, если она захочет, я привезу ее обратно с собой. А заодно прихвачу и кое-какие иные драгоценности. Конечно, я действительно беспокоился о Бью Рибе, но, как вы понимаете, господа писцы, это было не единственной причиной моего путешествия на юг. Я решил осуществить тщательно продуманный план. Предложив Чтимому Глашатаю напасть на «бродяг» и принудить их впредь уплачивать ему дань редкой пурпурной краской, я умолчал о том, что огромное количество этого вещества уже хранится в святилище бога моря. Осторожно расспрашивая вернувшихся из похода командиров, я выяснил, что, даже покорившись победителям, «бродяги» не раскрыли им тайну своего святилища. Но я-то знал о сокровище, знал, где оно спрятано, и через Ауицотля ослабил цью настолько, что, пожалуй, теперь вполне мог прибрать к рукам это сказочное богатство. Я мог бы взять с собой Коцатля, но он был занят, ибо завершал строительство дома, полученного в наследство от Пожирателя Крови. Поэтому я просто одолжил у него несколько предметов из гардероба старого воина, а потом, побродив по городу, разыскал семерых старых товарищей Пожирателя Крови. Несмотря на возраст, все они были крепкими, опытными бойцами. Предварительно взяв с них клятву молчать, я поделился с вояками своим замыслом, и они восприняли его с восторгом. Цьянья помогла мне распустить повсюду слухи о том, что я отправляюсь на поиски ее сестры, но, чтобы не путешествовать порожняком, заодно захвачу с собой товары. Таким образом, когда я и семеро завербованных мною ветеранов выступили в поход, это не привлекло особого внимания. Конечно, тот, кто взглянул бы на нас попристальней, мог бы заметить, что у моих «носильщиков» очень уж много шрамов и ран. А вздумай кто порыться в наших объемистых «тюках с товарами», выяснилось бы, что кроме обычных дорожных припасов мы прихватили с собой только кожаные щиты и почти все виды ручного оружия, кроме длинных копий, а также перья и краски для боевого убранства. В общем, не купеческий караван, а настоящая маленькая армия. Мы двигались по обычному, ведущему на юг торговому пути, но только до тех пор, пока не оказались за пределами Куаунауака. Потом мы резко повернули направо, на куда менее оживленную дорогу, что шла на запад и представляла собой кратчайший путь к морю. А поскольку большая часть этого пути пролегала через южные области Мичоакана, вздумай кто-нибудь и вправду проверить содержимое наших котомок, нам пришлось бы худо: ибо нас приняли бы за лазутчиков мешикатль и казнили немедленно – или медленно. Хотя в прошлом пуремпече отбили несколько вторжений Мешико благодаря превосходству в вооружении (их наконечники и клинки изготавливались из неизвестного нам металла – твердого и острого), но здесь до сих пор настороженно относились к любому мешикатль, появлявшемуся в их стране. Должен сказать, что на самом деле территория, где обитают пуремпече, называется совсем по-другому. Мичоаканом, то есть Землей Рыбаков, ее прозвали в Мешико, точно так же как вы назвали этот край Новой Галисией, уж не знаю, что это означает. Местные жители по-разному именуют отдельные области своей страны – Шалиско, Науйар-Иксу, Куанауата, – а всю ее целиком называют Цинцинцани, Обиталище Колибри. Точно так же называется и их столица. Совершив впоследствии в этот край несколько путешествий, я познакомился с поре, языком тамошних жителей. Сразу скажу, что, хотя поре имеет столько же различных диалектов, сколько и науатлъ, я неплохо его знаю, и меня очень удивляет, что вы, испанцы, упорно именуете пуремпече тарасками, ведь в переводе это слово обозначает народ вообще, а не название какого-то конкретного племени. Но это не так уж важно: в конце концов, у меня самого было более чем достаточно разных имен. А в этой стране к ним добавилось еще одно: на поре Темная Туча звучит как Аникуа Пакапетль. Мичоакан издавна был огромной и богатой страной, такой же богатой, как и Мешико. Ундакуари, тамошний Чтимый Глашатай, правил – или по крайней мере собирал дань – на обширнейшей территории, начиная с фруктовых садов Шичу в восточных землях отоми и вплоть до торгового порта Потамкуаро на берегу южного океана. И хотя пуремпече, как я уже говорил, всегда были готовы отразить любые военные посягательства со стороны мешикатль, торговле это ничуть не мешало. Их купцы не только были постоянными гостями на рынке Тлателолько, но они еще и ежедневно посылали в Теночтитлан скороходов со свежими фруктами, которыми с удовольствием лакомилась наша знать. Понятно, что и нашим торговцам тоже разрешалось беспрепятственно путешествовать по Мичоакану, чем и воспользовался я со своими семью «носильщиками». Имей мы и вправду намерение заниматься по пути торговлей, нам представилась бы возможность разжиться множеством ценных вещей: жемчужинами в раковинах, глиняной посудой с великолепной глазурью, кухонными принадлежностями, украшениями из меди, серебра, раковин и янтаря, а также превосходными лакированными изделиями, каких не достать нигде, кроме Мичоакана. На изготовление этих покрытых лаком предметов, угольно-черных, с узором, выполненным золотом и яркими красками, уходило немало времени – месяцы, а то и годы, в зависимости от размера, ибо пуремпече делали самые разнообразные вещи, от незатейливых подносов до огромных складных ширм. В этом краю путешественники могли приобрести все, что там производилось, за исключением таинственного металла. Ни одному чужеземцу не разрешалось увидеть его даже мельком: изготовленное из него оружие и то держали взаперти в арсеналах и выдавали воинам лишь в случае необходимости. Поскольку Мешико так и не удалось выиграть ни одного сражения против пуремпече, вооруженных этим оружием, у нас не имелось никаких трофеев, даже случайно оброненного врагом на поле боя кинжала. Но если торговлей я в тот раз не занимался, то местных яств, совершенно нам неизвестных или очень редких в наших краях, я и мои люди тогда отведали немало. Особенно запомнился нам медовый напиток из Тлачко, горного городка, сутки напролет наполненного гулом. Земля здесь непрерывно гудела, ибо множество людей, вгрызаясь в почву, добывали оттуда серебро. Однако дрожал в Тлачко и сам воздух над окрестными склонами, сплошь поросшими цветами, постоянно жужжали и роились несметные тучи диких пчел. Пока мужья ковыряли землю, докапываясь до спрятанного в недрах земли серебра, их жены и дети собирали на поверхности золотистый мед. Некоторое его количество они просто сцеживали в сосуды и продавали, а часть урожая высушивали на солнце, отчего мед густел, засахаривался и становился еще более сладким. Кроме того, из меда диких пчел пуремпече готовили хмельной напиток чапари, гораздо более вкусный и забористый, чем наш кислый октли. Однако рецепт его держали в тайне, как и способ получения смертоносного металла. Поскольку чапари нельзя было отведать нигде за пределами Мичоакана, мы угощались им от души. Кроме того, останавливаясь на постоялых дворах, мы непременно лакомились местными деликатесами – речной и озерной рыбой, лягушачьими лапками и угрями. По правде сказать, через некоторое время дары моря и озер нам порядком поднадоели, но у этого народа существует запрет на убийство практически всех съедобных животных. Пуремпече нипочем не станет охотиться на оленя, потому что считает его воплощением бога солнца. В его представлении даже оленьи рога похожи на солнечные лучи. Да что там олени: в этой стране нельзя ловить в силки даже белок, потому что их жрецы, такие же немытые и косматые, как и наши, именуются тиуименча, а это слово означает «черные белки». Так что на постоялых дворах нам подавали по большей части рыбу или птицу – дикую либо домашнюю. На каждом постоялом дворе нам обязательно предлагали особый «десерт». Кажется, я уже упоминал отношение пуремпече к плотским наслаждениям. Иноземцы, в зависимости от своих собственных взглядов, считали это кто мерзкой распущенностью, а кто, напротив, терпимостью, но, так или иначе, хозяева постоялых дворов в Мичоакане были готовы удовлетворить все мыслимые запросы и вкусы гостей. Всякий раз, когда мы заканчивали трапезу в гостинице, хозяин осведомлялся сначала у меня, а потом у моих носильщиков: – Вам кого на сладкое, мужчину или женщину? Я предоставил своим людям полную свободу выбора и платил им достаточно, чтобы они могли развлекаться на свой вкус, но сам неизменно от такого «угощения» отказывался. Дома меня ждала Цьянья, и я теперь был уже не тот, что прежде: не стремился попробовать дары всех стран, какие только посещал. Однако мой ответ: «Спасибо, ни то и ни другое» неизменно вызывал вопрос: «Значит, господин предпочитает зеленые фрукты?» Возможно, пришлому искателю удовольствий и впрямь следовало уточнять, кто ему нужен – мужчина или женщина, мальчик или девочка, тем паче что иноземцу было весьма затруднительно различить, к какому полу принадлежит тот или иной местный житель. Дело в том, что у пуремпече бытовал странный обычай: за исключением рабов, все – от высшей знати до бедняков – полностью сбривали на голове волосы и брови и тщательно выщипывали по всему телу растительность – любой, даже едва заметный пушок под мышками и в промежности. Поэтому все туземцы – что мужчины, что женщины, что дети – были совершенно безволосыми, если не считать ресниц. К тому же, несмотря на столь легкомысленное отношение ко всем формам соития, днем местные жители одевались весьма целомудренно: они ходили, кутаясь в многослойные покрывала, и отличить мужчин от женщин удавалось не сразу. Сперва я предположил, что приверженность пуремпече гладкой безволосой коже объясняется либо своеобразным представлением о красоте, либо просто веяниями моды, но, похоже, за этим крылась их прямо-таки болезненная чистоплотность. Изучая язык этого племени, я выяснил, что в поре имеется не меньше восьми слов для обозначения различных видов перхоти и примерно столько же для обозначения вшей. К морскому побережью мы вышли возле огромной бухты, наполненной голубой водой и защищенной от буйства волн, и морских штормов полукольцом суши. Там находилось поселение, которое местные жители называли Патамкуаро, а наведывавшиеся сюда из Мешико почтека – Акамепулько. Оба названия, и на поре, и на науатлъ, имели одинаковое значение и были связаны с заросшими камышом и тростником болотистыми прибрежными низинами. Акамепулько был не только рыболовецким портом, но и торговым центром для живших восточнее и западнее по побережью народов. Приморские жители добирались туда по воде, чтобы продать или обменять на рынке рыбу, черепах, соль, хлопок, какао, ваниль и другие продукты и плоды Жарких Земель. На сей раз я решил не нанимать лодки, чтобы не впутывать в дело посторонних, и поэтому купил четыре вместительных морских каноэ. Мы полагали, что ввосьмером как-нибудь управимся с суденышками, однако на деле это оказалось не так-то просто. Да и купили мы их с трудом. Привычные нам акали, плававшие по озерам, легко было вырезать из мягкой древесины росшей в наших краях сосны. Но морское каноэ выдалбливалось из тяжелого и твердого красного дерева, и на изготовление его уходил не один месяц. Почти все семьи в Акамепулько использовали свои каноэ из поколения в поколение, и никто не хотел продавать нам акали, поскольку лодки были постоянно нужны местным жителям для рыбной ловли и сбора морепродуктов. Правда, в конце концов я все-таки разжился необходимыми мне четырьмя акали, но это стоило мне долгих напряженных переговоров и гораздо большего количества золотого порошка, чем я предполагал поначалу. Да и перегонять их на юго-восток оказалось не так-то просто: ведь на одну лодку приходилось всего по два гребца. Все мы имели некоторый опыт вождения каноэ на озерах, а там тоже случались бури, но вот подводные течения и волны приливов, вздымающиеся даже в спокойную погоду, были нам в новинку. Несколько моих закаленных вояк, желудки которых не реагировали даже на самые тошнотворные картины войны, на протяжении двух или трех дней отчаянно мучились морской болезнью. А вот меня, может быть потому, что мне уже доводилось бывать на море, эта напасть миновала. Мы быстро усвоили, что, когда волнение становится особенно яростным и непредсказуемым, нужно не льнуть к берегу, а, наоборот, уходить в открытое море, хотя в шторм находиться вдали от суши Сего Мира и было страшновато. Весь день мы плыли далеко от берега и причаливали лишь на закате, чтобы провести ночь на мягком, но в то же время не колыхавшемся и не уходившем у нас из-под ног прибрежном песке. Как и в прошлое мое путешествие, пески побережья по мере продвижения на юг постепенно темнели: блестящий белый сначала превратился в тускло-серый, а там и в черный, как застывшая лава. И вот наконец ровный пляж перегородил вдающийся в море скалистый мыс. Благодаря топазу я увидел гору издалека, и поскольку дело шло к вечеру, распорядился немедленно причалить к берегу. Когда мы расселись вокруг походного костра, я, обратившись к своим семерым спутникам, напомнил им, что ждет нас завтра, и добавил: – Наверняка некоторые из вас сомневаются, можно ли поднять руку на жреца, пусть даже это жрец чужого бога. Отбросьте все сомнения. Если вам покажется, что перед вами всего лишь беззащитные служители божества, не поддавайтесь этому впечатлению. Учтите, при первой же возможности они перебьют нас всех, а потом разделают, как кабанов, зажарят и съедят, смакуя изысканное лакомство. Но мы не дадим им такой возможности, ибо завтра будем убивать сами. Поэтому если не хотите погибнуть – будьте беспощадны. Помните это и следите за моими условными сигналами. На следующее утро в отчаливших от берега челнах уже находились не молодой почтека с семью носильщиками, а отряд грозных воинов мешикатль под предводительством многоопытного «старого орла» – куачика. Развязав котомки, мы вооружились и облачились, как подобало бойцам. Я нес старый боевой щит Пожирателя Крови, его копье с остроконечным флажком на древке и подобающий военному предводителю головной убор. Из знаков воинского отличия мне не хватало лишь костяной вставки в носу, но дело в том, что у меня там не было дырки. Семеро остальных солдат тоже надели стеганые доспехи, собрали волосы на макушках в узлы и воткнули туда перья, а также разрисовали себе лица разноцветными узорами. Каждый из нас был вооружен макуауитль, кинжалом и копьем. Наша маленькая флотилия приближалась к скалистому мысу открыто, мы намеренно хотели привлечь внимание хранителей святилища. И это нам удалось: на склон немедленно высыпало около дюжины злобных, одетых в рваные и латаные звериные шкуры жрецов цью. Хотя высадиться на песке было бы гораздо легче, мы не стали поворачивать лодки к берегу, а гребли прямо к утесам. То ли из-за того, что на сей раз я попал сюда в другое время года, то ли потому, что мы подплывали с запада, но только океан сейчас буйствовал с куда меньшей силой. Однако волнение все-таки было достаточно сильным, и суденышки столь неопытных мореходов запросто могли бы разбиться о скалы, если бы знавшие здесь все пороги жрецы вдруг не попрыгали в воду и не помогли затащить наши каноэ в скрытые среди скал расщелины. Разумеется, они просто испугались грозного вида боевых доспехов мешикатль, на чем и строился мой расчет. Когда лодки были надежно пристроены в укрытии, я, оставив возле них для охраны одного воина, жестом призвал всех остальных (и жрецов, и своих товарищей) следовать за мной. Перепрыгивая с камня на камень, мы под грохот прибоя, сквозь облака и завесы брызг направились к основному скальному массиву и поднялись вверх по его склону. Верховный жрец бога моря уже поджидал нас на уступе, сложив руки на груди таким манером, что человек, не знавший про его отрубленные кисти, никогда бы этого не заметил. Он буркнул что-то на своем невнятном гуаве, а когда я непонимающе поднял брови, перешел на лучи и с угрозой сказал: – Зачем вы явились снова, мешикатль? Мы лишь хранители краски морского бога, а она у вас теперь есть. – Не вся, – ответил я ему на том же языке. Похоже, его удивила моя напористость, но жрец стоял на своем: – У нас ничего не осталось. – А как же моя краска? – возмутился я. – Пурпур, за который тебе было заплачено много золота? Помнишь? В тот день я сделал еще и это. И плоской стороной лезвия своего меча я раздвинул его руки так, что стали видны обрубки запястий. Только теперь жрец узнал меня, и его злобное лицо стало еще безобразнее от бессильной ярости и ненависти. Помощники, стоявшие по обе стороны от него, попытались немедленно окружить меня и моих воинов. Дикарей было вдвое больше нас, но мы сомкнулись в кружок, ощетинившись копьями. – Веди нас в пещеру бога! – приказал я их главарю. Он помедлил, видать придумывая отговорку, а потом проворчал: – Святилище Тиат Ндик уже опустошила ваша армия. Я подал знак стоявшему рядом со мной воину, и один из помощников жреца, получив копьем удар в живот, с воплями покатился по земле, зажимая рану. – Это вам урок, – сообщил я остальным. – Поняли теперь, что мы не шутим? Я сделал очередной жест, и мой солдат пронзил сердце упавшего, положив конец его крикам. – А сейчас, – сказал я главному жрецу, – мы пойдем в грот. Он сглотнул, но возражать больше не стал. Чувствуя спиной острие моего копья (мои люди точно так же подталкивали копьями его помощников), жрец повел меня через нагромождение валунов и обломков вниз, к заповедной расщелине, и пещере. К моему великому облегчению, землетрясение не, разрушило и не погребло святилище. Когда мы остановились перед вымазанным пурпуром грубым подобием статуи, я указал на разложенные вокруг кожаные мешочки и мотки пряжи и сказал главному жрецу: – Вели своим прихвостням перетащить все это в наши лодки. – Служитель бога моря снова сглотнул, но промолчал. – А ну-ка пошевеливайся, или я отсеку тебе руки по локоть, потом по плечи... ну а потом отрублю что-нибудь еще. Жрец поспешно буркнул что-то на своем языке, видимо отдав помощникам приказ. Молча, лишь искоса бросая на меня злобные взгляды, младшие жрецы принялись под присмотром моих людей перетаскивать мешочки и мотки пряжи из пещеры к лодкам. Пурпура в святилище накопилось много, так что ходить туда-сюда им пришлось не раз, и все это время я, оставаясь с безруким жрецом возле статуи, держал наконечник копья приставленным к его подбородку. Разумеется, мне ничего не стоило заставить его вернуть золото, но я предпочел оставить его как плату за полученный пурпур. Это давало мне возможность чувствовать себя не грабителем, но купцом, заключающим, пусть и с опозданием, вполне законную сделку. И только когда последний из мешочков был вынесен из пещеры, главный жрец дрожащим от ненависти голосом заговорил снова: – Ты уже осквернил это священное место раньше. Ты разгневал Тиат Ндик, и он, рассердившись, ниспослал цьюйю. А на этот раз его гнев наверняка будет еще страшнее. Бог моря не допустит, чтобы ты, совершив кощунство, беспрепятственно удалился с награбленным пурпуром. – Может быть, – беспечно отозвался я, – он смягчится, если я принесу ему другую жертву, тоже красного цвета? С этими словами я нанес ему удар снизу вверх, и наконечник копья, пробив челюсть, язык и нёбо, вонзился жрецу в мозг. Он упал плашмя на спину, красная кровь фонтаном брызнула у него изо рта, и мне, чтобы высвободить копье, пришлось упереться ногой в его подбородок. Позади раздался крик ужаса: как раз в этот момент мои воины в очередной раз пригнали помощников жреца назад в грот. На сей раз мы действовали молниеносно: прежде чем служители идола успели прийти в себя, чтобы попытаться убежать или оказать сопротивление, все они были мертвы. – Я обещал жертвоприношение этому каменному истукану. Свалите трупы туда, – прозвучал мой приказ. Когда это было сделано, статуя бога приобрела уже не пурпурный, но глянцево-красный цвет, и вокруг нее растекалась липкая лужа. Мне кажется, что Тиат Ндик был вполне удовлетворен моим даром. Во всяком случае, ни землетрясения, ни бури не разразилось: мы спокойно вернулись к лодкам, тяжело нагрузили их обретенными сокровищами и без помех отчалили. Морской бог не помешал нам отплыть подальше от прибрежных скал и утесов, повернуть на восток и двинуться вдоль побережья, оставляя позади уходящую в море гору и землю «бродяг». Больше я в этом краю никогда не бывал. Однако следующие несколько дней, оставаясь в прибрежных водах гуаве и сапотеков, мы не снимали боевых нарядов мешикатль, так что в приморских рыбацких деревеньках нас принимали за настоящий воинский отряд. Рыбаки со встречных лодок озадаченно махали нам руками. Это продолжалось до тех пор, пока мы не миновали перешеек Теуантепек и не прибыли в Шоконочко – страну хлопка. Там мы пристали к берегу в укромном месте, зарыли в землю доспехи и воинские регалии, сломали все оружие, кроме самого необходимого, переложили мешочки и мотки крашеной пряжи в торбы, и поутру путь на лодках продолжили уже не воины, а молодой почтека и его носильщики. В тот же день мы совершенно открыто высадились у деревни Пиджиджиа племени маме, где я и сбыл наши каноэ. Правда, сделать это удалось лишь по прискорбно низкой цене, поскольку у тамошних рыбаков, как и у всех жителей побережья, и без нас имелось достаточно лодок. Наверное, со стороны на меня и моих товарищей было смешно смотреть: после столь долгого плавания на суше у нас заплетались ноги. Чтобы заново привыкнуть к твердой земле, нам пришлось на пару дней задержаться в Пиджиджиа, и прежде чем мы снова взвалили на плечи свои тюки и отбыли в глубь материка, у меня там состоялось несколько любопытных бесед со старейшинами племени маме. Брат Торибио интересуется, зачем нам понадобилось переодеваться то из купцов в воинов, то обратно? Сейчас объясню. Поскольку жители Акамепулько знали, что молодой купец приобрел для себя и своих носильщиков четыре морских каноэ, а жители Пиджиджиа – что похожая группа вскоре продала точно такие же лодки, то в обоих населенных пунктах это, конечно, могло показаться подозрительным. Но эти поселения находились слишком далеко одно от другого, так что опасаться того, что тамошние обитатели сопоставят впечатления и придут к определенным выводам, не приходилось. Ну а уж от обеих столиц, и от нашей, и от сапотеков, они лежали в еще большем отдалении, поэтому такого рода слухи вряд ли когда-либо могли дойти до ушей Коси Йюела или Ауицотля. Зато представлялось совершенно неизбежным, что цью, обнаружив трупы жрецов и исчезновение из святилища священного пурпура, поднимут страшный шум. Непосредственных свидетелей ограбления пещеры мы устранили, но, скорее всего, их соплеменники видели, как мы приближались к священной горе или отплывали от нее. Так что рано или поздно и бишосу Коси Йюела, и Чтимый Глашатай Ауицотль узнают о том, что случилось. Ясно, что цью могут приписать этот разбой лишь отряду мародеров из Мешико. Владыка сапотеков, заподозрив неладное, обратится к Ауицотлю, но тот заявит (совершенно искренне), что никаких воинов к морскому побережью не посылал. Я был готов поручиться, что в результате возникнет такая путаница, что никто и никогда не свяжет разбойничавшую на побережье шайку дезертиров с мирными торговцами, а стало быть, до меня наверняка не доберутся. Сначала я собирался из Пиджиджиа повести свой отряд через перевал в страну чиапа, однако пурпура было столько, что я решил, что моим носильщикам не стоит таскаться по горам с объемистыми тюками. Поэтому я отправился в Чиапан один, велев своим людям двигаться вперед не торопясь. Мы договорились встретиться на безлюдных пустошах перешейка Теуантепека, и я напоследок посоветовал своим товарищам избегать селений и, по возможности, встреч с другими путешественниками. Караван, состоящий из одних носильщиков, с товарами, но без купца, неизбежно привлек бы к себе внимание, а лишние расспросы нам были ни к чему. Поэтому, отойдя подальше от Пиджиджиа, семеро ветеранов двинулись по равнинам Шоконочко на запад, тогда как я, поднявшись в горы, направился на север. Перевалив через кряж, я спустился в убогий, хотя и считавшийся столицей город Чиапан и пошел прямиком к мастеру Ксибалбе. Он очень обрадовался мне и радостно воскликнул: – Ага! Я так и знал, что ты здесь еще объявишься, а потому специально собрал побольше кварца и изготовил уйму зажигательных кристаллов. – Кристаллы действительно идут нарасхват, – сказал я ему. – Прибыль я получаю немалую, поэтому на сей раз уж непременно заплачу тебе настоящую цену – и за материал, и за работу! Когда моя торба наполнилась завернутыми в хлопок кристаллами, оказалось, что груз у меня на плечах почти не уступает по весу тому, что тащили мои носильщики. Однако я не стал задерживаться в Чиапане, чтобы отдохнуть и набраться сил, потому что остановиться в этом городе мог только в доме семьи Макобу, где мне пришлось бы отбиваться от заигрываний двух кузин, а это выглядело бы неучтиво со стороны гостя. Поэтому я заплатил мастеру Ксибалбе золотым порошком и немедля продолжил путь. Несколько дней спустя после недолгих поисков вдалеке от населенных пунктов и оживленных дорог я вышел в условленное место, где возле костра и кучи обглоданных костей броненосцев, игуан и прочих съедобных тварей дожидались меня спутники. Там же мы и заночевали, а я в тот вечер впервые с момента нашего расставания смог наконец подкрепиться горячим: специально для меня зажарили жирного фазана. Проходя через восточные предместья Теуантепека, мы видели следы разрушений, совершенных взбунтовавшимися мешикатль, хотя большинство пострадавших от пожаров участков уже застроили заново. Можно сказать, что городу эта история пошла только на пользу: на месте убогого пригорода с жалкими лачугами, одна из которых сыграла такую роль в моей жизни, вырос квартал добротных красивых домов. Однако, миновав центр и приблизившись к западной окраине, мы увидели, что дотуда орава мародеров не добралась. Знакомый постоялый двор оказался на месте – в целости и сохранности. Оставив своих людей во дворе, я вошел внутрь и крикнул: – Эй, хозяйка! Найдется у тебя комната для усталого почтека и его спутников? Бью Рибе вышла на зов. Она была цела и невредима и выглядела, как всегда, прекрасно, но вот слова ее прозвучали неприветливо: – Нынче в здешних краях не больно-то привечают мешикатль. – Но конечно же, – промолвил я, все еще пытаясь придать разговору сердечность, – Ждущая Луна сделает исключение для своего названого брата, Темной Тучи. По просьбе Цьяньи я проделал такой далекий путь, чтобы узнать, все ли с тобой в порядке. Я рад видеть, что ты цела. – Цела, – эхом повторила она. – И рада, что ты рад, потому как появление здесь этих буйных мешикатль твоих рук дело. Всем известно, что война разгорелась из-за пурпурной краски, которую ты пытался силой отнять у цью.