Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 40 из 69 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Зато жители Тешитлы нас поразили: никогда прежде нам не доводилось видеть, чтобы в одном месте собралось столько красивых людей. К тому же даже их повседневная одежда выглядела праздничной благодаря ярким краскам. – Надо же, какие красавцы! – воскликнул Коцатль. Пожиратель Крови промолчал, потому что уже бывал в этих краях прежде. Опытный путешественник, наблюдая за нашими восторгами, испытывал удовлетворение собственника: можно было подумать, что это он сам каким-то образом населил Тешитлу такими красивыми людьми – специально для того, чтобы поразить нас с Коцатлем. Как выяснилось позднее, когда мы прибыли в крупный город Цаачилу, Тешитла отнюдь не представляла собой исключения. В этом удивительном краю практически все люди были хороши собой, а сам образ их жизни казался столь же ярким, как и одежда. Пристрастие сапотеков к сочным краскам было вполне понятно, ибо именно в их стране изготавливали самые лучшие, самые изысканные красители Сего Мира. Кроме того, здесь в изобилии водились попугаи ара, туканы и прочие тропические птицы с великолепным оперением. Удивляло другое: почему сами сапотеки столь разительно отличаются от всех своих соседей? Проведя в Цаачиле пару дней, я спросил у одного тамошнего старика: – Твой народ кажется мне превосходящим все прочие племена Сего Мира. Можешь ты рассказать, откуда вы такие взялись? – Ты хочешь узнать, откуда взялся народ Туч? – повторил он, словно удивляясь моему невежеству. Этот старик свободно говорил на науатлъ, и его услугами постоянно пользовались приезжавшие в город почтека, именно с его помощью я выучил первые слова на лучи. Звали его Гигу Нашинья, что значит Красная Река, хотя обветренное лицо старика больше напоминало утес. – Вы, мешикатль, – заговорил он, – рассказываете, что якобы ваши предки явились в страну, которой вы владеете ныне, откуда-то с севера. Чиапа толкуют, будто их прапрадеды, наоборот, переселились с юга, Да и все прочие племена, кого ни послушай, оказываются на своих нынешних землях пришлыми. Все, кроме нас, Бен Цаа. Мы не случайно называем себя народом Туч. Мы и вправду; являемся облачным племенем, порожденным тучами и туманами, деревьями и скалами этой страны. Мы не пришли; сюда. Мы всегда жили здесь. Скажи мне, молодой человек, доводилось ли тебе видеть и нюхать цветок сердца? Я сказал, что нет. – Еще увидишь. У нас его выращивают в каждом дворе. Цветок этот называют так потому, что его нераскрывшийся бутон имеет форму человеческого сердца. Хозяйка срывает только один цветок за раз, и этот единственный цветок, распустившись, наполняет ароматом весь дом. Это удивительное растение первоначально было диким и встречалось только в горах Уаксьякака. Как и мы сами, Бен Цаа, сей цветок появился на свет именно здесь, и подобно нам он до сих пор цветет по-прежнему. На цветок сердца приятно смотреть, его аромат приятно вдыхать, и так было всегда. Народ Бен Цаа крепок и полон сил, так повелось испокон века. – И еще вы необыкновенно красивы, – заметил я. – Да, столь же красивы, сколь и жизнерадостны, – согласился старик без ложной скромности. – Народ Туч сохраняет свою красоту, сберегая собственную чистоту. Мы не допускаем ни малейшего загрязнения нашей крови и безжалостно отсекаем все пораженное заразой. – Как это? – не понял я. – Если ребенок рождается больным, уродливым или выказывает отчетливые признаки слабоумия, мы не позволяем ему вырасти. Младенцу отказывают в материнском молоке, он слабеет и в положенное богами время умирает. Избавляемся мы и от стариков, чье тело изуродовано годами, или от неспособных позаботиться о себе, когда их разум приходит в упадок. Правда, устранение стариков происходит в основном по доброй воле и во имя процветания всего народа. Я сам, например, когда почувствую, что энергия моих чувств станет убывать, попрощаюсь с близкими и навсегда уйду в Священный Дом. – По-моему, это уж слишком, – пробормотал я. – Скажи, а не кажется ли тебе излишеством обычай выпалывать сорняки и обрезать в саду сухие безжизненные ветви? – Ну... – Ты восхищаешься результатом, но находишь предосудительными средства, – иронически усмехнулся мой собеседник. – Значит, тебе не нравится, что мы предпочитаем не плодить никчемные существа, а избавляться от них, дабы они не отягощали соплеменников. Ты считаешь ужасным, что мы позволяем неполноценным людям умирать? А скажи-ка мне, юный моралист, осуждаешь ли ты также и наш отказ плодить ублюдков? – Ублюдков? – В прошлом к нам неоднократно вторгались миштеки и ольмеки, а не так давно и мешикатль, не говоря уж о том, что на нашу территорию постоянно проникают представители различных мелких племен, однако мы никогда не смешивались ни с кем из них. Хотя чужеземцы посещают нашу страну и даже живут среди нас, мы никогда не допустим, чтобы их кровь разбавила нашу. – По-моему, это вообще неосуществимо, – сказал я. – Человеческая природа такова, что невозможно добиться, чтобы между чужаками и вашими соплеменниками никогда не возникало плотских связей. – Все мы люди, – согласился мой собеседник. – Случается, что наши мужчины делят ложе с иноземками, да и женщины наши не без греха. Даже среди народа Туч попадаются такие, которые попросту торгуют своим телом. Но любой наш соплеменник, принявший чужака в качестве мужа или жены, с этого момента перестает считаться принадлежащим к своему народу. Это одна причина того, что такие браки очень редки, но есть и другая. Сможешь сам догадаться? Я отрицательно покачал головой. – Вот ты путешествовал и видел другие народы. Теперь посмотри на наших мужчин. Посмотри на наших женщин. Скажи, разве могут они где-то за пределами наших земель найти себе достойную пару? Я оставил этот вопрос без ответа, поскольку все и так было уже ясно. Разумеется, мне не раз доводилось встречать подлинную красоту и среди представителей других народов. Моя грациозная сестра Тцитци была мешикатль, величественная госпожа Толлана принадлежала к племени текпанеков, а миловидный Коцатль – к аколхуа. С другой стороны, нельзя сказать, чтобы абсолютно все сапотеки поражали своим совершенством. Однако не приходилось отрицать, что лица и фигуры большинства представителей этого племени были настолько красивы, что все прочие народы по сравнению с ними казались плодом ранних, неудачных опытов богов по созданию человека. Я сам, например, выделялся среди мешикатль на редкость высоким ростом и развитой мускулатурой, однако у сапотеков почти все мужчины были такими. Что же до женщин, то почти все они, будучи щедро одарены по части манящих выпуклостей и изгибов, обладали одновременно и стройностью ивы. А их лица – с безупречными носами, сочными, словно созданными для поцелуев губами и безупречной, почти прозрачной кожей – казались ликами оживших богинь. И мужчины, и женщины держались с достоинством, двигались грациозно и изъяснялись на своем тягучем лучи нежными мелодичными голосами. Очаровательные детишки сапотеков отличались добронравием. Я даже отчасти радовался тому, что не могу взглянуть на себя со стороны и сравнить с местными жителями, поскольку все другие чужеземцы (в большинстве своем миштеки) выглядели рядом с ними если и не сущими уродами, то людьми не слишком привлекательными. Впрочем, заверения толмача Красной Реки насчет того, что его народ якобы сам по себе возник из окутывающих горные вершины туч, такой же прекрасный и совершенный, как цветок сердца, я воспринял не без скептицизма. Мне никогда не доводилось слышать, чтобы какой-либо народ придумал себе столь недостоверную историю. Все племена на свете откуда-то пришли, а как же иначе? Однако, как следует присмотревшись, я и сам убедился в том, что сапотеки действительно всячески сторонятся чужеземцев, держатся по отношению к ним с высокомерным отчуждением и стараются сохранять чистоту крови и породы, ставя это превыше всего. Откуда бы ни взялся народ Туч, ныне эти люди явно считали себя избранными. И пожалуй, у них имелись к тому основания, ибо еще никогда в жизни мне не доводилось видеть, чтобы в одном месте собралось столько мужчин и женщин, достойных восхищения. Аййо, женщин, которых просто невозможно не возжелать! * * * По заведенному у нас порядку, ваше преосвященство, господин писец только что прочел мне самый конец предыдущей записи, чтобы напомнить, на чем мы остановились. Осмелюсь ли я предположить, что ваше преосвященство присоединится к нам сегодня, дабы послушать, как я восхищался красотой женщин народа Туч? Нет? Вы полагаете, что такой рассказ не будет для вас интересен или познавателен, вот как? Но позвольте все-таки сообщить вашему преосвященству одну удивительную вещь. Даже не знаю, как назвать то, что произошло со мной в тот раз. Возможно, это даже было своего рода извращение, только представьте: я не желал ни одной из тех женщин, которых мог получить в Цаачиле, именно потому, что мог их получить. А ведь они были восхитительно соблазнительны и, несомненно, искусны в своем деле – Пожиратель Крови не вылезал из постели все то время, пока мы там находились, но меня отталкивала сама доступность этих женщин. Мне хотелось добиться не продажной любви, а подлинной симпатии одной из красавиц народа Туч, которую не отпугнул бы чужак. Таким образом, то, что я мог получить, меня не манило, а то, что манило, было мне недоступно. В результате я так и не вступил ни с кем из них в близкие отношения и, следовательно, поделиться с вашим преосвященством своими интимными впечатлениями не могу. Вместо этого позвольте рассказать вам о самой земле Уаксьякак. Страна эта представляет собой хаотическое нагромождение горных кряжей, хребтов и утесов, высящихся один над другим и наползающих друг на друга. Сапотеки, чувствовавшие себя в безопасности под защитой этих природных укреплений, редко решались выходить за их пределы и неохотно допускали кого-либо к себе. Соседи с давних времен прозвали их затворниками. Однако юй-тлатоани Мотекусома Первый, вознамерившись расширить влияние Мешико дальше на юг, предпочел дипломатии силу. В начале того года, когда я родился, он вторгся в Уаксьякак и, перебив множество народу и учинив страшный разгром, захватил столицу сапотеков. Он потребовал беспрепятственного прохода через их земли для наших почтека и, конечно, обложил народ Туч данью в пользу Союза Трех. Однако, поскольку поддерживать постоянную связь с отдаленной и находящейся в горах страной было трудно, едва только Мотекусома со своей армией отбыл домой, оставив в Цаачиле гарнизон для сбора дани, сапотеки мигом подняли восстание, перебили чужеземцев и вернулись к прежнему образу жизни. Никакой дани мешикатль от них так и не дождались. Казалось бы, восстание сапотеков должно было повлечь за собой новые, еще более опустошительные вторжения Мешико, ведь Мотекусому не напрасно прозвали Гневным Владыкой, однако этому помешали два обстоятельства. Во-первых, сапотекам хватило ума сдержать свое обещание и не препятствовать свободному посещению нашими купцами их земель, а во-вторых, Мотекусома умер в том же году, не успев наказать своевольный народ. Его преемник Ашаякатль прекрасно понимал, как сложно победить и удержать в покорности такую далекую страну, и потому армий туда больше не посылал. Естественно, что особой любви между двумя народами не было, однако они целых двадцать лет до моего первого путешествия да и еще несколько лет после жили мирно и торговали друг с другом. Все основные религиозные церемонии у сапотеков проводились в Уаксьякаке, а самым любимым их городом считался древний Льиобаан, находящийся не так далеко к востоку от Цаачилы. Однажды старик Красная Река пригласил нас с Коцатлем совершить туда прогулку, в то время как Пожиратель Крови остался, чтобы провести время в ауйаникали, доме удовольствий. Слово «Льиобаан» обозначает Святой Дом, однако мешикатль прозвали его Миктлан, поскольку многие из побывавших там моих соотечественников верили, что именно в этом городе находится вход в темный и мрачный загробный мир. Сам город очень красив и для такого древнего поселения находится в прекрасном состоянии. В нем множество храмов, состоящих из многочисленных помещений. Кстати, именно там я видел самый большой в своей жизни зал, крышу которого при этом не поддерживал целый лес колонн. Стены всех храмов как внутри,– так и снаружи были украшены замысловатыми переплетающимися узорами, глубоко высеченными в камне и выложенными мозаикой из белого известняка. Вряд ли стоит объяснять вашему преосвященству, что многочисленные храмы Святого Дома являлись свидетельством поклонения народа Туч (в этом он не отличался от мешикатль, да и от вас, христиан, тоже) целому сонму божеств. Среди них были богиня девственности Беу, бог-ягуар Бизйо, богиня рассвета Тангу Йу и неведомо сколько еще всевозможных покровителей. Но в отличие от нас, мешикатль, народ Туч подобно христианам верил, что все эти божества подчиняются одному Верховному Владыке, который сотворил весь мир и теперь им управляет. Как ваши ангелы, святые и не помню кто там у вас еще есть, эти второстепенные боги сапотеков не могли бы не только творить чудеса и откликаться на молитвы, но и вообще существовать, не будь на то воли Единого Творца. Сапотеки называли его Уицйе Тао, Всемогущее Дыхание. Строгие величественные храмы составляли лишь верхний уровень Льиобаана и были воздвигнуты над зевами природных пещер, над лабиринтом подземных туннелей, невесть сколько веков служивших сапотекам излюбленным местом захоронений. Тела умерших представителей знати, высших жрецов и прославленных воинов всегда доставляли в этот город, чтобы с соблюдением надлежащих обрядов захоронить в богато украшенных и обставленных помещениях непосредственно под святилищами. Ниже находились места для погребения простонародья, конца же этим катакомбам, по словам Красной Реки, не ведал никто. Они уходили под землю на бесконечные долгие прогоны, пересекаясь и выводя к подземным залам, где с потолков свисали каменные фестоны, из пола вырастали каменные пьедесталы, а стены украшали каменные же, природного происхождения, занавеси и драпировки – то прекрасные, словно застывшие водопады, то пугающие, подобно воображаемым вратам Миктлана на росписях и рельефах мешикатль. – В Святой Дом доставляют не только мертвых, – заявил старик. – Помнишь, я говорил тебе, что, когда почувствую, будто жизнь моя потеряла смысл, сам приду сюда, чтобы навсегда исчезнуть. По его словам выходило, что любой сапотек, мужчина или женщина, знатный или простолюдин, больной, увечный, отягощенный страданием или печалью, а то и просто уставший от жизни, мог заявить жрецам Льиобаана о своем желании быть погребенным заживо. Такого человека, вручив ему только факел из сосновой щепы, впускали в одну из пещер и закрывали за ним вход. Несчастный блуждал по катакомбам, пока не гас его факел или пока он сам не лишался сил. Иногда даже по воле случая он попадал в одну из каверн, где покоился кто-то из его предков. Там он останавливался и спокойно ждал, когда дух покинет уже подготовившееся к кончине тело. Меня несколько удивляло, что в Льиобаане святыни не возносились к небу на высоких пирамидах, а строились прямо на земле. Когда я поинтересовался, почему сапотеки так делают, старик пояснил: – Древние возводили здания на прочной основе, чтобы они могли выдерживать цьюйю. Этого слова я раньше не слышал, но уже в следующий миг мы с Коцатлем познали его значение на себе. Создавалось впечатление, будто старик специально пробудил явление к жизни, чтобы объяснить слово. – Тлалолини, – пробормотал Коцатль. Голос его дрожал, как, впрочем, тряслось и все вокруг нас. – А надо вам сказать, что на языке науатлъ это природное явление называется тлалолини, сапотеки именуют его цьюйю, а испанцы землетрясением. Дома, на Шалтокане, я тоже сталкивался с этим проявлением стихии, но там оно ощущалось скорее как легкая качка: говорили, что таким образом наш остров устраивается поудобнее на неровном дне озера. Святой же Дом швыряло из стороны в сторону, словно гора была утлым суденышком, пляшущим на волнах. Как и на озере в сильную качку, меня замутило. С угла одного из ближайших зданий свалились и покатились по земле несколько камней. – Древние строили прочно, – промолвил Красная Река, указывая на них, – но в нашей стране редкая неделя обходится без землетрясения, слабого или сильного. Поэтому мы предпочитаем не возводить высокие строения. Хижина из жердей под соломенной крышей будет трястись вместе с землей, а если и развалится, то вряд ли погребет под обломками хозяев. К тому же ее ничего не стоит выстроить заново. Я лишь кивнул, ибо мне было так тошно, что я боялся открывать рот. Старик понимающе ухмыльнулся. – Это подействовало на твой живот, да? Ручаюсь, что землетрясение повлияло и на другой твой орган. Так оно и было. Мой тепули по непонятной причине возбудился и напрягся так, что мне стало больно. – Никто не знает, в чем тут дело, – сказал Красная Река, – но цьюйю оказывает подобное влияние на всех животных, а на людей – в особенности. Бывает, что мужчины и женщины возбуждаются настолько, что, не в силах сдержаться, начинают совокупляться прилюдно. Сильная дрожь земли даже маленьких мальчиков доводит до извержения семени, а девочки, никогда не знавшие мужчины, к полному своему изумлению, испытывают те же ощущения, какие бывают при соитии у взрослых женщин. Порой задолго до того, как почва приходит в движение, собаки и койоты начинают скулить или выть, а птицы встревоженно срываются с гнезд и мечутся в воздухе. По поведению животных мы научились определять, когда следует ждать по-настоящему опасного землетрясения. Добытчики камня покидают карьеры и перебираются в безопасные мест а, знать выходит из каменных дворцов под открытое небо, жрецы оставляют свои храмы. Впрочем, даже несмотря на предупреждения, по-настоящему сильные толчки все равно влекут за собой жертвы и разрушения. С другой стороны, нельзя не признать, что цьюйю дает больше жизней, чем отнимает. По истечении трех четвертей года после любой серьезной встряски всего за несколько дней рождается великое множество детишек. Поскольку мой член так и норовил выскочить из набедренной повязки, я сразу принял эти слова на веру и позавидовал Пожирателю Крови, который вытворял в тот день такое, что навсегда оставил по себе память в том ауйаникали. Окажись я во время землетрясения на людной городской улице, я, возможно, поставил бы под угрозу мир между нашими народами, набросившись на первую попавшуюся женщину. Да, понимаю, это не то, о чем стоит распространяться. Однако, мне кажется, я мог бы высказать вашему преосвященству свои соображения по поводу того, почему у животных сотрясение земли вызывает лишь страх, а у людей еще и пробуждает вожделение. Когда наш отряд, в самом начале того долгого путешествия, впервые разбил лагерь под открытым небом, я ощутил на себе пугающее воздействие тьмы и пустоты, а потом на меня накатила тяга к соитию. Точно так же все мы – и разумные существа, и низшие животные, – сталкиваясь с чем-то неведомым и неподвластным нам, естественно, испытываем страх. Но низшие существа при этом не задумываются о смерти, ибо просто-напросто не понимают, во всяком случае в той же степени, что и мы, что это такое. Другое дело – люди. Мужчина может стойко встретить достойную смерть на поле боя или на жертвенном алтаре. Женщина может не менее достойно рискнуть жизнью при рождении ребенка. Но мы не способны отважно встретить смерть, приходящую равнодушно, словно чьи-то пальцы просто гасят фитиль лампы. Больше всего мы страшимся бессмысленной, случайной гибели, и в тот миг, когда к нам подступает страх смерти, в нас непроизвольно пробуждается потребность в том, что способствует зарождению жизни. Что-то в недрах нашего сознания вопиет: «Ауилема! Совокупись! Пусть это не спасет твою жизнь, но может быть, поможет заронить в этот мир другую!» И потому тепули мужчин возбуждаются, а тепили женщин раскрываются и начинают сочиться влагой... Впрочем, это всего лишь мое собственное предположение. Однако у вас, ваше преосвященство, и у вас, почтенные братья, еще будет возможность его подтвердить или опровергнуть. Этот остров, на котором стоит город Теночтитлан-Мехико, расположен на еще менее устойчивом, чем Шалтокан, илистом донном ложе, и его то и дело сотрясают толчки, порой очень сильные. Рано или поздно вы и сами ощутите конвульсивное сотрясение земли, вот тогда и посмотрите, как откликнутся на него ваши сокровенные органы. По правде сказать, для столь долгой задержки в Цаачиле и ее окрестностях у нас не было никакой веской причины. Нам просто хотелось отдохнуть в столь приятном месте, прежде чем снова пуститься в долгий и трудный путь. Пожиратель Крови, невзирая на седину, похоже, вознамерился не оставить без внимания ни одну из доступных местных красоток, я же ограничился осмотром достопримечательностей и даже не вел торговых переговоров. Последнее, однако, объяснялось просто: самого ценного местного товара, здешней изумительной краски, у сапотеков тогда на продажу не было. Вы называете эту краску кошениль и, наверное, знаете, что ее получают из насекомых, именуемых ночетцтли. Эти насекомые в огромных количествах размножаются на плантациях нопали, особого вида кактусов, которыми они и питаются. Когда насекомые (это случается в определенное время года) достигают зрелости, их сметают с кактусов в мешки и умерщвляют, опуская в кипяток, подвешивая в парилке или запекая на солнце. Затем их трупы подсушивают, получается что-то вроде сморщенных семян, и продают на вес. В зависимости от того, каким из трех способов насекомые были убиты, они после измельчения дают три вида ярких красителей – гиацинтовый, пурпурный и светло-карминовый. Никаким другим способом такую красивую краску не получить. Так вот, как выяснилось, в тот год весь урожай насекомых был целиком закуплен купцом из Мешико, побывавшим здесь до меня. Это оказался мой знакомый, помните – тот самый, с которым мы разговорились еще в стране Шочимилько. Так что мне рассчитывать на краску уже не приходилось, ибо насекомых, как вы понимаете, торопить бесполезно. Вспомнив, что этот торговец рассказывал мне про, на редкость стойкую, пурпурную краску, вроде бы как-то связанную с улитками и народом, именующим себя «бродягами», я стал расспрашивать об этом и Красную Реку, и его знакомых, в том числе и торговцев, но все они, похоже, просто не понимали, о каких таких улитках и «бродягах» речь. Так и вышло, что за время пребывания в Цаачиле я совершил всего одну торговую сделку, причем не из тех, какие в обычае у прижимистых почтека. Старик Красная Река устроил мне аудиенцию у Коси Йюела, бишосу Цаа, то есть у Чтимого Глашатая народа Туч, и правитель этот любезно согласился показать гостю свой дворец, отличавшийся роскошным убранством. Больше всего меня заинтересовали две драгоценности: во-первых, Пела Ксила, супруга бишосу, она была из тех женщин, при одном взгляде на которых у любого мужчины текут слюнки. Но о том, чтобы заполучить эту красавицу, не приходилось и мечтать, так что тут мне пришлось ограничиться обрядом целования земли. Однако, увидев другую вещь – удивительной работы гобелен из перьев, – я твердо вознамерился его заполучить. – Вообще-то он был изготовлен одним из твоих соотечественников, – заметил хозяин покоев, похоже, несколько раздосадованный тем, что я не свожу глаз с изделия мастера из Мешико, вместо того чтобы любоваться причудливыми драпировками тронного зала, которые приобрели свой замысловатый узор с помощью особого способа окраски. Их сначала завязывали узлами, потом красили и развязывали, после чего красили заново, и так повторялось несколько раз. – Позволь мне высказать догадку, мой господин, – промолвил я, кивнув на гобелен. – Его изготовил путник по имени Чимальи. Коси Йюела улыбнулся: – Ты прав. Он пробыл в здешних краях некоторое время, делая наброски мозаик Льиобаана. Потом выяснилось, что художнику нечем платить за постой, и он предложил хозяину постоялого двора этот гобелен. Тот его взял, хотя и весьма неохотно, а потом пришел с жалобой ко мне. Я возместил ему убыток, оставив гобелен у себя. Полагаю, что художник еще может вернуться за своим творением. – Не сомневаюсь, мой господин, – сказал я, – ибо мы с Чимальи знакомы с детства. А поскольку я, скорее всего, увижусь с ним раньше, чем ты, позволь мне погасить его долг и забрать гобелен себе. – Это было бы весьма любезно с твоей стороны, – ответил бишосу. – Как по отношению к нам, так и к твоему другу. – Ну, я только рад буду отблагодарить оказавшего мне гостеприимство Чтимого Глашатая. Что же до художника (тут я вспомнил, как в детстве вел перепуганного Чимальи домой с тыквой на голове), то мне не впервой выручать друга, когда у него возникают затруднения. Должно быть, Чимальи неплохо проводил время на постоялом дворе, во всяком случае мне пришлось выложить немало медных пластинок. Правда, гобелен, несомненно, стоил в десять, если не в двадцать раз дороже. А нынче, наверное, цена его и вовсе невероятно возросла, ибо все наши изделия из перьев были уничтожены, а новых больше не создается. Мастера в большинстве своем погибли, а у немногих выживших отпало всякое желание творить красоту. Так что, возможно, вы, ваше преосвященство, никогда не видели и не увидите ни одной из этих переливающихся картин.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!