– Это существо называется женщина-тапир, – заявил коричневый старик, и я знаком попросил его говорить потише. – Нечего стесняться, скорее всего, она спит. Один глаз у нее зарос кожей, а другой лишился век, поэтому и кажется, будто он смотрит. Да и вообще, обитатели людского зверинца быстро привыкают к тому, что их обсуждают вслух. Но мне совершенно не хотелось обсуждать это жалкое создание. Почему ее назвали в честь тапира, я уже понял: нос несчастной имел форму свисающего хоботка, прикрывавшего рот, если таковой у нее вообще имелся. Правда, не скажи мне старик, что перед нами женщина, я не смог бы определить пол этого создания. Голова вовсе не походила на человеческую, да и различить грудь на сформированном из тестообразной плоти торсе было решительно невозможно. Никогда не закрывающийся глаз смотрел прямо на меня. – Карлик без челюсти и родился в таком плачевном состоянии, – сказал мой проводник. – Но эта женщина была совершенно нормальной и уже взрослой, когда ее искалечило в результате какого-то несчастного случая. Судя по отсутствию ног, там не обошлось без чего-то режущего или рубящего, все же прочее наводит на мысль об огне. Знаешь, огонь ведь не обязательно сжигает плоть. Порой она просто размягчается, растягивается, тает, так что из нее можно лепить... Тут у меня скрутило желудок, и я через силу пробормотал: – Не будь жестоким, помолчи. Она ведь может нас услышать. – Она! – Старик насмешливо хмыкнул. – Ну конечно, ты ведь всегда очень любезен с женщинами. – Он сделал в мою сторону чуть ли не обвинительный жест. – Кажется, ты только что выбрался из постели одной красотки? А не хочешь ли сейчас совокупиться и с этой, раз ты считаешь, что про такое существо можно сказать «она». От одной лишь мысли об этом меня нестерпимо затошнило. Я сложился пополам, и меня прямо там, перед этой чудовищной живой кучей, вырвало всем, что я съел и выпил за эту ночь. А когда, опустошив желудок и восстановив дыхание, я бросил извиняющийся взгляд на открытый глаз, из него, не знаю уж, был ли он бодрствующим или просто слезящимся, выкатилась единственная слеза. Обнаружив, что, пока меня рвало, мой проводник исчез, я повернул обратно, прошел через зверинец и вышел наружу. Но на этом мои неприятности не закончились. Когда уже под утро я добрался до ворот дворца Ауицотля, стражник сказал: – Прости за беспокойство, текуиуа Микстли, но тебя очень хотел видеть придворный лекарь. Не зайдешь ли ты сначала к нему? Стражник проводил меня к комнатам придворного целителя, который, стоило мне постучаться, тут же отворил дверь. Лекарь не спал и был полностью одет. Караульный, отсалютовав, отбыл на свой пост, а хозяин покоев окинул меня взглядом, в котором смешались сочувствие, любопытство и профессиональная целительская елейность. Мне подумалось, уж не дожидался ли он меня, чтобы вручить снадобье от тошноты, которая до сих пор еще не прошла, но его вопрос оказался совершенно неожиданным: – Скажи, мальчик по имени Коцатль – это ведь твой раб? – Да. Он что, заболел? – Да нет, несчастный случай. Он ранен. Скажу сразу, рана не смертельная, но и пустяковой ее не назовешь. Когда толпа стала расходиться с площади, мальчика нашли лежащим без сознания рядом с Камнем Битв. Похоже, он стоял слишком близко от бойцов. Надо же, а ведь я ни разу не вспомнил сегодня о Коцатле с того самого момента, как поручил ему высматривать в толпе Чимальи. – Выходит, господин целитель, его порезали? – Да. Рана серьезная... и странная. Не сводя с меня взгляда, лекарь взял со стола окровавленную тряпицу, развернул ее и показал мне то, что там находилось: не полностью развившийся мужской член. – Как мочка уха... – пробормотал я. – Что? – Ничего, так... Говоришь, рана не смертельная? – Наверное, мы с тобой сочли бы, что она хуже смертельной, – сухо произнес целитель, – но мальчик выживет, это точно. Он потерял много крови и весь в синяках и кровоподтеках, но это, скорее всего, из-за тесноты и давки. Так или иначе, он не умрет и, будем надеяться, не станет слишком уж сокрушаться о своей потере, ибо еще не имел возможности осознать ценность того, чего так рано лишился. Рана чистая, грязь в нее не попала, так что к тому времени, когда мальчик оправится от потери крови, она уже заживет. Я позаботился о том, чтобы, когда она будет затягиваться, там, где надо, осталось маленькое отверстие. Сейчас раб находится в твоих покоях, текуиуа Микстли, и я взял на себя смелость положить больного мальчика не на его тюфяк, а на твою постель. Она помягче. Поблагодарив лекаря, я поспешил вверх по лестнице. Коцатль лежал на моей пышной постели, укрытый одеялом. Дыхание его было слабым, болезненно раскрасневшееся лицо свидетельствовало о легком жаре. Осторожно, чтобы не разбудить мальчика, я сдвинул покрывало. Он был голый, не считая повязки между ног, удерживаемой обмотанной вокруг бедер лентой. На плече Коцатля, явно на том месте, за которое нападавший схватил его одной рукой, в то время как другая орудовала ножом, остался синяк. Больше никаких упомянутых лекарем кровоподтеков я не видел, до тех пор пока Коцатль, вероятно ощутив прохладу ночного воздуха, не пробормотал что-то во сне и не перевернулся, показав спину. – Твоя бдительность и верность не останутся без награды, – сказал я мальчику, хотя плохо представлял себе, в чем эта награда будет заключаться. Как выяснилось, исполненный жажды мести Чимальи в тот день и вправду укрывался в толпе, но поскольку я почти все время находился на виду и у него не было возможности исподтишка напасть на меня, он выбрал в жертву моего раба. Но зачем было его калечить, ведь мальчик не сделал Чимальи ничего дурного? Однако потом я припомнил странное выражение на лице целителя и сообразил, в чем тут дело. Лекарь подумал, что, во всяком случае по мнению нападавшего, мальчик был для меня тем же, кем являлся для Чимальи Тлатли. Он нанес удар ребенку не для того, чтобы лишить меня раба, которого легко заменить, но желая искалечить моего предполагаемого любовника. Он выбрал такой способ мести, чтобы посмеяться надо мной. И тут я заметил еще кое-что: на худенькой спине Коцатля блестел знакомый красный отпечаток ладони Чимальи. Только на сей раз художник смочил руку не собственной кровью. Поскольку я вернулся так поздно или так рано, что небо над раздвинутым потолком уже начинало бледнеть, а также поскольку голова моя и желудок по-прежнему ужасно болели, я присел на ложе Коцатля, не пытаясь задремать, но погрузившись в раздумья. Я вспоминал злобного, порочного Чимальи в те годы, когда он еще не стал ни злобным, ни порочным, когда он еще был моим другом. Мы с ним были примерно в возрасте Коцатля, когда я вел Чимальи через весь Шалтокан с тыквой на голове, чтобы скрыть его непокорную шевелюру. Я вспомнил, как товарищ сочувствовал мне, когда ему предстояло отправиться в калмекактин, а мне нет, и как он подарил мне набор своих особым образом составленных красок. Это навело меня на мысль о другом неожиданном подарке, который я получил всего несколько дней тому назад. Все, что доставили в мои покои, стоило очень дорого, за исключением свертка с необработанными осколками обсидиана, которые здесь, в Теночтитлане, не представляли никакой ценности. В каньоне реки Ножей, протекавшей совсем недалеко, к северо-востоку от города, этих камней можно было без труда набрать сколько угодно. Однако далеко на юге, где природных залежей обсидиана практически не имелось, такого рода камни, шедшие на изготовление инструментов и оружия, ценились почти на вес жадеита. Этот «никчемный» сверток заставил меня вспомнить о честолюбивых планах и мечтах, которые я лелеял, будучи мальчишкой-поденщиком на чинампа Шалтокана. Когда по-настоящему рассвело, я тихонько помылся, почистил зубы, переоделся в чистую одежду, спустился по лестнице и, найдя дворцового управляющего, спросил его, не снизойдет ли юй-тлатоани до того, чтобы принять меня в столь ранний час. Ауицотль милостиво согласился, и меня в скором времени провели в украшенный трофеями тронный зал. – Мы слышали, – промолвил первым делом правитель, – что вчера твоего маленького раба случайно ранили клинком. – Так оно и было, Чтимый Глашатай, – ответил я, – но он поправится. Я не собирался заявлять о злонамеренном покушении и требовать розыска Чимальи, ибо в таком случае мне пришлось бы поведать правителю о том, какое отношение все мы – и я, и Чимальи, и Коцатль – имели к последним дням его дочери. Это вполне могло навести Ауицотля на мысль казнить и меня, и мальчика, а уж потом послать воинов ловить Чимальи. – Нам жаль, – сказал правитель, – но, к сожалению, толпа, увлекаясь поединками, забывает об осторожности, так что несчастные случаи при этом вовсе не редкость. Мы можем выделить тебе другого раба, пока твой не поправится. – Благодарю тебя, владыка Глашатай. Раб мне не нужен, но я пришел просить тебя о другой милости. Мне досталось небольшое наследство, которое я хотел бы вложить в товары и попытать счастья в торговле. Мне показалось, что юй-тлатоани презрительно скривил губы. – В торговле? Хочешь открыть лавку на рынке Тлателолько? – Нет-нет, мой господин. Я хочу стать почтекатль, странствующим купцом. Он откинулся назад и молча уставился на меня из-под медвежьих клыков. То, о чем я просил, было приблизительно таким же повышением в гражданском статусе, как и тот чин, который я получил на военной службе. Хотя с точки зрения закона почтека принадлежали к простонародью, они составляли высший его слой. Изворотливость и удача могли сделать купца богаче большинства знатных пипилтин, да и привилегиями почтека обладали почти такими же, как и знать. Действие большинства общепринятых законов не распространялось на купцов: те подчинялись своим собственным, особым правилам, которые они сами принимали и сами же следили за их соблюдением. У почтека имелся даже собственный главный бог Йакатекутли – Владыка, Указующий Путь. Это замкнутое сообщество ревностно охраняло свои ряды, не пуская в него посторонних, так что стать почтекатль мог далеко не каждый желающий. – Ты, едва начав служить, был повышен в звании, – ворчливо произнес Ауицотль, – но готов пренебречь этим, чтобы закинуть за плечи мешок с безделушками и надеть дорожные сандалии с толстой подошвой? Стоит ли нам напоминать тебе, молодой человек, что мы, мешикатль, прославились и возвысились как народ доблестных воинов, а не бродячих торговцев? – Возможно, владыка Глашатай, нынче война уже не имеет того значения, что прежде, – заявил я, дерзко выдержав его хмурый взгляд. – По моему разумению, странствующие купцы, расширяя влияние и преумножая богатства Теночтитлана, приносят больше пользы, чем все наши армии. Ведь купцы завязывают отношения с народами, живущими слишком далеко, чтобы их можно было легко подчинить, но обладающими весьма ценными товарами, которые они готовы охотно продать или обменять. – Послушать тебя, так можно подумать, будто торговля – легкое дело, – прервал меня Ауицотль. – Позволь нам сказать тебе, что зачастую она сопряжена с опасностями не меньшими, чем солдатское ремесло. Караваны почтека выходят отсюда с весьма ценными грузами и по дороге сплошь и рядом подвергаются нападениям дикарей или разбойников. Но даже если им удается добраться до места благополучно, нередко случается, что в дальних землях у купцов попросту отбирают все их товары, не заплатив какого-либо возмещения. Принимая все это во внимание, мы выделяем для защиты купеческих караванов значительные воинские отряды. А теперь скажи нам, с какой стати мы должны превращать своих головорезов в нянек? По-твоему, для казны это выгоднее? – Позволю себе, со всем должным уважением, предположить, что Чтимый Глашатай и сам знает ответ на этот вопрос. В так называемый отряд «нянек» Теночтитлан направляет лишь бойцов, вооруженных воинов. Об обозе из носильщиков не идет и речи, ибо почтека сами несут не только свои товары, но и необходимую им в пути снедь, если только не покупают ее по дороге. В отличие от армии купцам нет нужды добывать провизию грабежом, наживая тем самым новых врагов. Благополучно прибыв к месту назначения, они производят выгодный торг и, вернувшись с твоими воинами домой, вносят весомый вклад в казну. Все встретившиеся им на пути грабители получают суровый урок, который отбивает у них охоту разбойничать. Живущие в далеких землях народы усваивают, что мирная торговля приносит всем взаимную выгоду. Каждое следующее путешествие по уже проторенному маршруту легче и безопаснее предыдущего. Думаю, со временем купцы и вовсе смогут обходиться без сопровождения воинов. – А что станет с нашими воинами, если Теночтитлан прекратит расширять свои владения? – раздраженно спросил Ауицотль. – Если жители Мешико перестанут стремиться к еще большему могуществу, а предпочтут сидеть сложа руки, жирея за счет торговли? Если некогда уважаемые и внушающие страх мешикатль превратятся в ораву торгашей, спорящих насчет цен и прибылей? – Мой господин преувеличивает, – смиренно промолвил я. – Никто не говорит об отказе от войн: пусть наши солдаты покоряют ближние земли вроде Мичоакана, а торговцы тем временем будут исследовать дальние и связывать между собой народы узами взаимной выгоды. Тогда не будет надобности в границах между их странами и землями, завоеванными Мешико. Ауицотль смерил меня долгим задумчивым взглядом, и мне показалось, будто точно так же на меня взирает и венчавшая его чело голова свирепого медведя. Потом он сказал: – Хорошо. Ты поведал нам о том, чем занятие странствующего торговца полезно и привлекательно для тебя. А теперь объясни, что выиграет торговля, если в сообщество странствующих купцов вступишь и ты? – Торговля и торговое сословие от этого особо не выиграют, – честно признался я. – Но могу изложить некоторые причины, по которым это может оказаться выгодным для юй-тлатоани и его Изрекающего Совета. Властитель изумленно поднял кустистые брови: – Ну что ж, поведай. – В отличие от большинства странствующих торговцев, разбирающихся только в цифрах да подсчетах, я обучен ремеслу писца. Как уже мог убедиться Чтимый Глашатай, я умею чертить точные карты и составлять подробные описания местности. Иными словами, по возвращении из путешествия я мог бы представить детальные планы владений других народов, снабженные сведениями об их богатствах, численности населения, вооружении, наличии крепостей и тому подобном... – Слушая меня, правитель сдвинул брови, и я решил, что пора закончить свое выступление на смиренной ноте: – Конечно, я понимаю, что должен сперва убедить самих почтека, что достоин того, чтобы быть принятым в их избранное общество... – Не думаю, чтобы они стали слишком уж упрямиться, отвергая того, кто будет рекомендован их юй-тлатоани, – сухо заметил Ауицотль. – И это все, о чем ты нас просишь? Чтобы мы помогли тебе стать странствующим купцом? – Если это будет угодно моему господину, я бы хотел бы взять с собой двух спутников. Я не прошу, чтобы мне выделили отряд солдат, но был бы доволен, получив в качестве охранника куачика Икстли-Куани. Я давно знаю его и полагаю, что он один стоит целого отряда. А еще прошу дозволения взять с собой мальчика Коцатля: когда я соберусь в дорогу, он уже поправится. Ауицотль пожал плечами. – Что касается куачика, то мы издадим указ об увольнении его с воинской службы: так и так он по возрасту годится уже только для возни с малолетками да новичками. Ну а раб принадлежит тебе, и ты волен распоряжаться им сам, по своему усмотрению. – Мой господин, я предпочел бы взять с собой Коцатля не как раба. Этот мальчик верно служил мне, и теперь, когда с ним случилось несчастье, мне хотелось бы отблагодарить его, подарив свободу. Могу я просить Чтимого Глашатая официально сделать его свободным человеком? Он будет сопровождать меня не как раб, но как партнер, имеющий свою долю в этом предприятии. – Мы поручим писцу подготовить указ о его освобождении, – ответил Ауицотль. – А пока мы не можем удержаться от замечания о том, что это будет самая странная по составу купеческая экспедиция, когда-либо отправлявшаяся из Теночтитлана. Куда ты совершишь свое первое путешествие? – В земли майя, владыка Глашатай, и обратно, если боги позволят. Икстли-Куани бывал там раньше, и это одна из причин, почему я хочу, чтобы он мне сопутствовал. Надеюсь, что мы вернемся со сведениями, представляющими интерес и ценность для моего господина. Я не стал добавлять, что страстно надеялся вернуться еще и с восстановленным зрением. Говорили, что лекари майя способны творить чудеса, и это стало самой главной причиной, побудившей меня отправиться именно в их страну. – Твои просьбы будут исполнены, – провозгласил Ауицотль. – Ты будешь приглашен в Дом Почтека для собеседования. Он поднялся со своего покрытого шкурой гризли трона, давая понять, что беседа окончена. – Нам будет интересно потолковать с тобой снова, почтекатль Микстли, когда ты вернешься. Если вернешься. Придя обратно в свои покои, я обнаружил, что Коцатль проснулся, сидит на постели и, закрыв лицо руками, рыдает так горестно, словно его жизнь кончена. В известном смысле, так оно и было. Но когда я вошел, на его лице сначала отразилось изумление, потом радостное узнавание, и наконец оно осветилось лучезарной улыбкой. – Я думал, ты умер, – простонал мальчик и, выбравшись из одеял, неуклюже заковылял ко мне. – А ну обратно в постель! – скомандовал я, поднял его и отнес назад, причем Коцатль все время без умолку тараторил: – Кто-то схватил меня сзади, я не успел ни убежать, ни вскрикнуть. А когда очнулся, лекарь сказал, что во дворце ты еще не появлялся, вот я и решил, что тебя убили. А на меня напали для того, чтобы я не смог тебя предупредить. Потом я опять потерял сознание, а когда пришел в себя – один, на твоей постели, – то и вовсе решил... – Тсс, малыш, – сказал я, подтыкая ему одеяло. – Успокойся!