Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 19 из 69 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Моя госпожа, – спросил я, – а возможно ли, чтобы он и вправду вернулся? – Ну, если верить легендам, Кецалькоатль, случайно или намеренно, совершил тяжкий грех, после чего посчитал себя недостойным и отрекся от престола. Он отправился к берегу Восточного океана, соорудил плот (по одним рассказам – сплел его из перьев, а по другим – свил из живых змей), обратился к опечаленным тольтекам с прощальной речью, пообещав, что еще вернется, отчалил от берега и исчез за горизонтом. С тех пор Пернатого Змея чтут как бога все известные нам народы. Уже минули многие вязанки лет, сами тольтеки тоже исчезли, но Кецалькоатлю еще предстоит вернуться. – Не исключено, что он уже вернулся, – предположил я. – Жрецы говорят, что боги часто появляются среди нас в человеческом обличье и остаются неузнанными. – Прямо как наш господин, мой отец, – рассмеялся Черный Цветок. – Но, сдается мне, Пернатого Змея было бы трудно проглядеть. При появлении такого бога наверняка поднялся бы шум. Будь уверен, Кивун, если Кецалькоатль вообще вернется, хоть со своей свитой из тольтеков, хоть один, мы непременно о нем услышим. Я покинул Шалтокан ближе к концу сезона дождей в год Пятого Ножа и, если не считать тоски по Тцитцитлини, был настолько поглощен учебой и прелестями дворцовой жизни, что почти не замечал, как летит время. Поэтому я удивился, когда однажды мой товарищ по учебе принц Ива сказал, что завтра наступает первый день немонтемин, пяти «скрытых дней». Мне пришлось посчитать на пальцах, чтобы убедиться в том, что я нахожусь вдали от дома уже почти целый год, и год этот подходит к концу. – На эти пять «скрытых дней» вся жизнь замирает, – промолвил принц. – Никто не учится и не работает, и в нынешнем году мы воспользуемся ими, чтобы двор смог перебраться во дворец в город Тескоко и подготовиться к празднованию месяца Куауитль Ихуа. Это был первый месяц нашего солнечного календаря, название его означало «Древо Возрастает». На первый месяц года по традиции приходилось множество пышных церемоний, суть которых сводилась к обращению к богу дождя Тлалоку: весь народ молился о ниспослании нам обильных дождей. – Думаю, тебе захочется побывать дома, – продолжил Ива, – поэтому я предлагаю тебе воспользоваться моим личным акали. По окончании праздников я снова пришлю лодку на Шалтокан, и ты вернешься ко двору в Тескоко. Это предложение оказалось для меня неожиданным, но я принял его с глубокой благодарностью за проявленную принцем заботу. – И вот еще что, – сказал он. – Ты не мог бы отправиться в путь прямо завтра утром? Понимаешь, Кивун, моим гребцам хотелось бы вернуться на свой берег до начала «скрытых дней». * * * Ах, сеньор епископ! Я весьма польщен благосклонным решением вашего преосвященства снова присоединиться к нашему маленькому обществу. И снова, мой господин, ваш недостойный и смиренный слуга осмеливается покорнейше приветствовать ваше прибытие... Да, я понимаю, ваше преосвященство. Вы говорите, что до сих пор я недостаточно рассказывал о религиозных обрядах моего народа. Вы желаете узнать побольше о нашем суеверном страхе перед «скрытыми днями» и выслушать из первых уст рассказ о ритуале вымаливания дождя, который длился целый месяц. Ну что ж, я сделаю все, чтобы угодить вашему преосвященству, и постараюсь рассказать обо всем, что вас интересует. Если моя старческая память уведет меня в сторону от того, что имеет значение, или мой старый язык будет слишком поверхностно описывать то, что относится к делу, то пусть ваше преосвященство, ничуть не стесняясь, прерывает меня в любом месте, задает вопросы или требует разъяснений. Так вот, до окончания года Шестого Дома оставалось шесть Дней, когда резной, украшенный флагами и балдахином акали принца Ивы доставил меня в Шалтокан. Это роскошное судно с шестью гребцами причалило почти одновременно с простеньким двухвесельным каноэ владыки Красной Цапли, на котором прибыл из школы домой его сын. Да что там каноэ, я даже одет был лучше, чем этот отпрыск провинциального вождя, так что Пактли на пристани невольно отвесил мне почтительный поклон, а когда узнал меня, от удивления потерял дар речи. Дома меня встретили как героя, вернувшегося домой с войны. Отец без устали хлопал меня по плечу, кстати, я уже почти догнал его и по росту, и по ширине плеч. Тцитцитлини бросилась мне на шею, и при этом ноготки ее мягко, но призывно вонзились в мою спину, однако со стороны это выглядело обычными сестринскими объятиями. Даже на матушку я произвел благоприятное впечатление, главным образом благодаря наряду. Я намеренно предстал перед сородичами в лучшем своем одеянии – великолепно расшитой накидке с гелиотропной застежкой на плече и вызолоченных сандалиях, на которых ремешки переплетались чуть ли не до колен. Среди друзей, родственников и соседей, валом валивших, чтобы на меня поглазеть, я с радостью заметил Чимальи и Тлатли. Они приехали из Теночтитлана домой с оказией, на грузовом судне. Родительский дом, с его тремя комнатами и двориком, казался слишком тесным, ибо в нем было не протолкнуться от гостей. Не подумайте, что все так уж по мне соскучились. Тут дело было скорее в любопытстве, а также в том, что в полночь наступали «скрытые дни», на время которых все визиты прекращались. За исключением моего отца и нескольких товарищей, работавших в карьере, лишь немногие из гостей выбирались за пределы нашего острова, и всем, конечно, хотелось послушать, что делается в большом мире. Однако вопросов гости почти не задавали, довольствуясь тем, что мы – я, Чимальи и Тлатли – рассказывали, каждый по-своему, об учебе и школах. – Ох уж эти школы, – хмыкнул Тлатли. – На настоящее учение и времени-то почти не остается. Эти противные жрецы поднимают нас до рассвета, заставляя подметать не только наши спальни, но и все здание, после чего мы отправляемся на озеро – ухаживать за школьными чинампа да собирать маис и бобы для школьной кухни. Или же тащимся по дамбе на материк – рубить деревья для священных костров да резать и собирать в мешки колючки мангуйи. – Насчет еды и растопки мне все понятно, – сказал я, – но зачем нужны колючки? – Чтобы наказывать провинившихся, приятель Крот, – буркнул Чимальи. – За самую мелкую провинность жрец заставляет ученика наносить себе уколы. В ушные раковины, в пальцы, в ладони... даже в промежность. – Но достается и тем, кто ведет себя безупречно, – подхватил Тлатли. – Там, в столице, чуть ли не через день праздник в честь какого-нибудь бога, о большинстве из которых я прежде даже не слыхал. И всем мальчикам приходится приносить в дар этим богам свою кровь, хотя бы по капле. – А когда же вы учитесь? – спросил кто-то из слушателей. Чимальи скорчил гримасу. – В оставшееся время, да только что это за учеба? Учителями у нас жрецы, а они в науках не сведущи и знают в лучшем случае только то, что написано в книгах. Да вдобавок и книги в школе все старые, разваливаются прямо в руках. – Правда, нам с Чимальи еще повезло, – вставил Тлатли. – Нас ведь не в писцы готовят, так что без пособий вполне можно обойтись. Большую часть учебного времени мы проводим в мастерских своих наставников по искусству, которые не тратят зря времени на всевозможную чушь вроде обрядов да ритуалов. Они заставляют нас всерьез заниматься делом, так что мы в конечном счете учимся-таки тому, что нас послали изучать. – Некоторые другие мальчики тоже, – подхватил Чимальи. – Те, кого направили в ученики и подмастерья к лекарям, резчикам, музыкантам и прочим мастерам ремесел. Но мне по-настоящему жаль тех, кому положено учиться в классах, изучать чтение, письмо и тому подобное. Когда эти бедняги не заняты работами по школе, исполнением церемоний или умерщвлением плоти, их учат жрецы столь же невежественные, как и они сами. Ты можешь радоваться, Крот, что не попал в калмекактин. Там мало чему можно научиться, если только сам не желаешь стать жрецом. – А кому захочется стать жрецом какого бы то ни было бога? – пробормотал, передернувшись, Тлатли. – Ведь это означает отказ не только от соитий или пития октли, но даже от умывания. Разве что ненормальному, которому нравится страдать самому и видеть, как страдают другие. Надо же, а ведь не так давно, когда Тлатли и Чимальи, надев свои лучшие накидки, отправлялись на учебу, я завидовал им. А вот теперь наоборот, мои товарищи, в тех же самых накидках приехавшие на праздники домой, искренне завидовали мне. Чтобы произвести на них впечатление, не было нужды рассказывать о роскошной жизни при дворе Несауальпилли, достаточно было просто сообщить, что наши учебники для прочности рисуют на обработанной дымом оленьей коже. Ну а уж то, что нас практически не отвлекают на участие в церемониях, не заставляют заниматься посторонней работой и не отягощают правилами, а наши наставники, все как один, знатоки своего дела и рады заниматься с любознательными учениками даже в неурочное время, повергло моих друзей в изумление. – Подумать только! – пробормотал Тлатли. – Учителя хорошо разбираются в той области знаний, которую преподают! – Учебники из оленьей кожи! – с завистью вздохнул Чимальи. Неожиданно гости, столпившиеся у двери, стали отодвигаться в стороны, давая дорогу ученику еще одного, лучшего в столице и предназначенного для избранных калмекактин. При появлении сына правителя многие попытались исполнить обряд целования земли, но не всем хватило для этого места. – Микспанцинко, – нерешительно сказал гостю мой отец. Не обращая на хозяина ни малейшего внимания и даже не потрудившись его поприветствовать, Пактли протиснулся ко мне и заявил: – Я пришел, чтобы попросить тебя о помощи, юный Крот. – Он вручил мне лист сложенной гармошкой писчей бумаги и, постаравшись придать голосу дружелюбие, пояснил: – Я так понимаю, что ты у нас обучаешься в основном словесности – искусству письма и чтения, – а потому мне хотелось бы, прежде чем я вернусь в школу и представлю эту работу на суд моего наставника, узнать о ней твое мнение. Правда, пока господин Весельчак произносил эту фразу, взгляд его переместился на мою сестренку, и я подумал, что ему, наверное, не слишком-то приятно использовать такой предлог для посещения нашего дома. Но другого предлога он придумать не успел, тем паче что после наступления полуночи, как я уже говорил, все визиты прекращались. Хотя было понятно, что Пактли ничуть не интересует мое мнение о его писанине (он без зазрения совести таращился на Тцитци), я все же пролистал сложенные страницы, а потом усталым голосом спросил: – А в каком направлении все это следует читать? Несколько человек, напуганные моим тоном, воззрились на меня в ужасе. А Пактли с таким негодованием, будто получил от меня оплеуху, буркнул: – Можно подумать, Крот, что ты этого не знаешь! Как всегда, слева направо. – Слева направо знаки читают обычно, но не всегда, – пояснил я. – Первое и основное правило письма, которое ты, очевидно, не усвоил, состоит в следующем: большинство изображений должны быть обращены в ту сторону, в каком направлении следует читать написанное. Должно быть, куражу мне придало то, что двор, при котором я провел почти целый год, несравненно превосходил великолепием двор отца Пактли. Я очень уверенно чувствовал себя в щегольском одеянии и был польщен тем, что оказался в центре внимания родных и близких, иначе ни за что не осмелился бы выйти за рамки традиции, предписывающей выказывать по отношению к знати подобострастное почтение. Так или иначе, не утруждая себя дальнейшим чтением, я сложил рукопись и вернул ее Пактли. Замечали ли вы, ваше преосвященство, что разные люди, испытывая одинаковые чувства (например, гнев), меняются в лице по-разному? Услышав ответ, Пактли побагровел, а лицо моей матери побледнело. Тцитци от удивления непроизвольно поднесла руку к губам, но тут же рассмеялась. Следом за ней рассмеялись Тлатли и Чимальи. Господин Весельчак перевел испепеляющий взгляд с меня на них, потом обвел им всех собравшихся (большинству гостей, похоже, очень хотелось сделаться невидимками) и, потеряв от ярости дар речи, скомкал свою писанину и вышел, грубо отпихивая плечом всякого, кто не успевал посторониться и дать ему пройти. Большинство гостей, словно желая отмежеваться от моей непочтительности, поспешили уйти следом за Пактли. Все вдруг заговорили о том, что живут неблизко, а ведь еще нужно поспеть домой до наступления темноты и удостовериться, что в очагах не осталось ни одного непотушенного уголька. Пока этот массовый исход продолжался, Чимальи и Тлатли поддерживали меня улыбками, Тцитци пожала мне руку, отец выглядел растерянным, а матушка – совершенно ошеломленной. Правда, ушли не все гости. Некоторых из наших знакомых подобная дерзость, да еще проявленная мною перед самым наступлением несчастливых дней, нисколько не обескуражила. В эти грядущие пять дней делать что-либо считалось опрометчивым, однозначно бесполезным, а возможно, и опасным. Считалось, что это вроде как не настоящие дни, а некая пустота между Ксуитекуитль, последним месяцем уходящего года, и Куауитль Ихуа, первым месяцем наступающего. Предполагалось, что в эти отсутствующие в календаре и как бы несуществующие дни боги погружаются в ленивую дрему, отчего даже солнце на небе становится прохладнее и бледнее. Естественно, что люди старались ничего не делать, дабы не потревожить дремлющих в истоме богов и не навлечь на себя их гнев. Таким образом, на протяжении этих пяти «скрытых дней» жизнь замирала. Всякая работа останавливалась, все виды деятельности, кроме жизненно необходимых, прекращались. Домашние очаги были потушены, так что пищу не готовили и питались всухомятку. Люди не пускались в дорогу, не ходили в гости, не собирались группами. Мужья и жены воздерживались от плотской близости. Кстати, подобное воздержание или меры предосторожности практиковались также и за девять месяцев до немонтемин, ибо считалось, что дети, рожденные в «скрытые дни», их не переживут. По всем окрестным землям люди сидели дома и бездельничали, в крайнем случае занимались рутинными домашними делами вроде заточки инструментов или починки сетей. Скучное это было время. Поскольку затевать что-либо в «скрытые дни» считалось дурным предзнаменованием, неудивительно, что и оставшаяся в нашем доме в тот вечер компания завела разговор о знаках и знамениях. Чимальи, Тлатли и я, сидя в сторонке, продолжали сравнивать наши школы, когда до меня донеслись обрывки разговоров старших. – Как раз в «скрытые дни», скоро тому уж год будет, Ксопан переступила через свою маленькую дочурку, которая ползала на кухне у матери под ногами. И, понятное дело, она испортила ребенку тонали. Прошел год, а бедная девочка не подросла ни на палец. Вот увидите, так карлицей и останется. – Я раньше смеялся над всякими историями о вещих снах, но теперь точно знаю, что это правда. Однажды ночью мне приснилось, будто разбился кувшин с водой, а на следующий день погиб мой брат Ксикама. Его задавило в карьере, помните? – Порой бывает, что страшные последствия наступают не сразу, и можно даже забыть, что накликало беду. Вот, помню, давно это было, уж не один год минул, приметил я, что Теоксиуитль метет сор прямо под ноги нашему сынишке, который играл на полу. Я ей сказал: быть беде! И что вы думаете, прошло время, малец подрос и взял в жены женщину, вдвое старше его годами! Ровесницу самой Теоксиуитль. Стал посмешищем всей деревни! – А вот ко мне как-то прицепилась бабочка, кружит и кружит вокруг головы. И что вы думаете: месяца не прошло, как получаю известие: Куепоини, моя единственная любимая сестра, в тот самый день умерла в своем доме в Тлакопане. Вот и не верь после этого в знамения! Я невольно отметил про себя два момента. Во-первых, на Шалтокане все говорили на грубом диалекте, после изысканного науатлъ Тескоко резавшем мне слух. Во-вторых, все как один рассказывали только о дурных знаках: никто не вспомнил случая, когда сбылось бы доброе предзнаменование. Но от этих мыслей меня отвлек Тлатли, начавший рассказывать, что ему удалось узнать от своего наставника-ваятеля. – Люди – единственные существа, у которых есть нос. Нет, не смейся, Крот. Из всех живых существ, изображения которых вырезает или высекает скульптор, только у мужчин и женщин есть носы, которые представляют собой не просто пару отверстий на морде, как у животных, но особую, выступающую часть лица. А поскольку, как известно, наши статуи всегда богато украшаются орнаментами и прочим, так что создаваемые ими образы во многом условны, наставник научил меня, изображая людей, всегда делать лица с преувеличенно большими носами. Таким образом, глядя на самую сложную статую, всякий, даже совершенно не сведущий в искусстве человек может с первого взгляда определить, что она представляет человека, а не ягуара, змею или, к примеру, богиню воды Чальчиутликуэ с лицом лягушки. Я кивнул, и эта мысль отложилась в моей памяти. Более того, я применил ее в рисуночном письме, а впоследствии эту манеру – изображать мужчин и женщин с сильно выступающими носами – переняли у меня и многие другие писцы. Если даже нашему народу суждено исчезнуть с лица земли, как исчезли тольтеки, я надеюсь, что, по крайней мере, наши книги уцелеют. Наверное, у будущих читателей может сложиться ошибочное представление, будто все жители здешних земель имели длинные крючковатые носы, как у майя, но, по крайней мере, они смогут без труда отличить людей от зверей или богов в облике животных. – Спасибо тебе, Крот. Я придумал уникальную подпись для моих рисунков, – сказал Чимальи со смущенной улыбкой. – Другие художники подписывают свои работы символами своего имени, но я использую вот это. И он показал мне пластинку размером с подошву сандалии, со вкраплениями по всей поверхности несчетного количества крохотных кусочков острого обсидиана. Признаться, я порядком испугался, когда Чимальи вдруг сильно хлопнул левой ладонью по этой дощечке, а потом, все еще ухмыляясь, раскрыл ее и продемонстрировал струящуюся кровь. – Художников по имени Чимальи может быть на свете сколько угодно, но именно ты, Крот, объяснил мне, что нет двух одинаковых рук. – Теперь ладонь друга была полностью покрыта его собственной кровью. – Таким образом, у меня есть подпись, которую никто никогда не сможет подделать. Он хлопнул по стоявшему поблизости здоровенному жбану для воды, и на тускло-коричневой глиняной поверхности заблестел красный отпечаток его ладони. Путешествуя по здешним краям, ваше преосвященство, вы увидите эту подпись на многих настенных росписях и рисунках во дворцах и храмах. Чимальи, прежде чем перестал работать, создал невероятное количество произведений... Они с Тлатли в тот вечер покинули наш дом последними. Друзья оставались у нас до тех пор, пока бой барабанов и завывание раковины-трубы не возвестили о начале немонтемин. Мать заметалась по дому, гася светильники, а друзья заторопились, чтобы добраться до своих жилищ прежде, чем эти сигналы смолкнут. Надо сказать, что задержаться в такой вечер в гостях могли только отважные люди, ибо, какой бы дурной славой ни пользовались «скрытые дни», слава «скрытых ночей» была и того хуже. Кстати, то, что друзья остались, спасло меня от выволочки. В их присутствии матушка не стала нападать на меня за непочтительность по отношению к господину Весельчаку, а подвергать сына наказанию во время немонтемин ни она, ни отец не могли. Ну а потом о происшествии и вовсе позабыли. Однако для меня те дни оказались если и «скрытыми», то по-особенному. В один из них Тцитци отвела меня в сторонку и тихонько, но решительно прошептала: – Братец, мне что, нужно пойти и стянуть еще один священный гриб? – Безбожница, – шепнул в ответ я. – В такие дни даже мужьям и женам запрещается восходить на супружеское ложе. – Только мужьям и женам. Нам с тобой это запрещено всегда, поэтому мы особенно ничем не рискуем. И прежде чем я успел сказать что-нибудь еще, сестренка подошла к здоровенному, по пояс ей высотой, глиняному кувшину, тому самому, на котором теперь остался кроваво-красный отпечаток руки Чимальи, и налегла на него всем телом. Сосуд упал и разбился, а вода, которую матушка заготовила впрок, разлилась по известковому полу. Мать, ворвавшись в комнату, разразилась в адрес Тцитцитлини визгливой бранью: – Ах ты растяпа!.. Да чтобы наполнить кувшин, потребовался целый день... Думала, запаслись водой до конца немонтемин... а теперь – ни капли не осталось! И ведь другого сосуда, такого же большого, у нас нет! – Ничего страшного, – невозмутимо откликнулась сестра. – Мы с Микстли можем взять каждый по два самых больших сосуда из оставшихся и вдвоем за один раз принесем столько же воды, сколько и было. Матери это предложение не понравилось, и бранилась она еще довольно долго, однако, кричи не кричи, а другого выхода не было. В результате она отпустила нас, и мы, прихватив по самому большому кувшину, выскользнули из дома. Стоит ли говорить, что очень скоро кувшины оказались отставленными в сторону? В последний раз я описывал вам Тцитци такой, какой она была в ранней юности, но за время моего отсутствия сестренка повзрослела и расцвела. Ее бедра и ягодицы приобрели женственную округлость, а каждая из упругих грудей теперь заполняла мою сложенную чашечкой ладонь. Соски, когда она возбуждалась, набухали еще сильнее, кружки вокруг них сделались больше и сильнее выделялись на нежной коже, а сама Тцитци стала еще более возбудимой, страстной и необузданной в ласках. За не столь уж долгое время, которое мы могли уделить друг другу по дороге к источнику, она самое меньшее трижды достигла наивысшего возбуждения. Ее возросшая страстность в сочетании с более зрелым телом навели меня на некоторые догадки, а последующий опыт общения с женщинами убедил в том, что они оказались правильными. Вот что я понял. Если хотите узнать, какова женщина в постели, достаточно взглянуть на кружки вокруг ее сосков. Чем они больше и темнее, тем более возбудима и страстна их обладательница. Красота и особенности фигуры при этом не имеют значения, точно так же как и манера поведения. Изображая распутницу или, наоборот, нарочито сдержанную женщину, она может намеренно или неумышленно вводить мужчину в заблуждение, но знающий человек всегда определит степень ее приверженности плотским утехам по надежным признакам, которых никакое искусство, никакие мази и притирания не могут ни скрыть, ни подделать. Женщина с большими темными кругами вокруг сосков всегда привержена плотским радостям, даже если будет прикидываться холодной, а женщина с соском, походящим на мужской, неизменно останется холодна, сколько бы она ни изображала буйный темперамент. Разумеется, я высказался лишь в самом общем смысле, тогда как и цвет, и размер сосков имеют множество градаций, которые немало говорят опытному взгляду. Но только опытному. Зато уж такой мужчина, бросив лишь один взгляд на обнаженную грудь, получает полное представление о том, чего ему ждать от этой женщины и насколько пылкой она будет в постели. Опытного человека не проведешь.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!