Марша стояла спиной у стены, на щеке краснел след пощечины. Пухлые губы приоткрыты, рот искривлен признаками приближающегося плача, отчего лицо приобрело нелепое и жалкое выражение. Из глаз уже брызнули дорожки слез, но рыданий не последовало: Катрин держала купеческую дочь за горло. Как раз только что, предваряя попытку зарыдать громко, она вдруг резко ударила Маршу кулаком под ребра. — Пока мы вместе, вопрос твоего выживания — это умение вовремя сделать то, что я говорю. Если я тебе говорю раздевайся, ты раздеваешься. Если я говорю лежать или бежать, ты лежишь или бежишь в указанном направлении. Иначе или мы все погибнем, или же я сама тебя просто убью нахрен, а труп в болоте утоплю. Меня совершенно не прельщает носиться с тобой как с писаной торбой, и только врожденное миролюбие пока удерживает меня от резких движений. Это тебе понятно? Марша попыталась что-то сказать, даже начала говорить, но с сиплым выдохом осеклась на полуслове — получив еще один резкий тычок под ребра. — Да или нет? — Да. Катрин чуть ослабила хватку, — Это было последнее предупреждение, — оттолкнула от себя Маршу Катрин, так что дочка купца звучно ударилась затылком в стену. — Раздевайся, быстро. Последний толчок был явно лишним. Никлас понял, что Катрин — несмотря на внешне бесстрастный вид, сама не справилась с напряжением, выплеснув скопившееся раздражение на Марше. Впрочем, вмешиваться он не стал, просто прикрыл за собой дверь и направился на кухню. Зверский аппетит, проснувшийся с утра, никуда не уходил, будучи лишь приглушен недавними важными событиями и беседами. Из еды на кухне Никлас нашел несколько банок с (маринованными?) сосисками. Пока заваривал себе чай, одну банку уничтожил целиком. Как раз к этому времени обе девушки — в облике черно-белых подружек, уже спустились и появились на кухне. Никлас, не скрывая интереса, с кружкой в руках за ними наблюдал. Выглядела парочка невероятно эффектно. Тонкие обтягивающие платья, многочисленные цепочки поверх ткани и кожи, закрывающие лицо полупрозрачные полумаски; перчатки до локтей — для контраста черные на «белой» Марше, и белые на «черной» Катрин. Перекусывая недавно сосисками Никлас рассчитывал, что, когда девушки закончат с нарядами, ему организуют обед. Неправильно рассчитывал: оказалось, что одежда — только самый первый этап создания образа. Еще спускаясь по лестнице Катрин на ходу подсказывала Марше, стараясь добиться синхронности движений. И гораздо больше времени заняла — с кратким перерывом на приготовленный Никласом обед, тренировка синхронности движений, поведения и манеры себя держать. В процессе Никлас с нескрываемым интересом смотрел, как Катрин добивается от Марши понимания. К вечеру все было готово, планы на случай проблем на КПП обсудили. С наступлением темноты — подождав пару часов после того как посты действительно исчезли с улиц, как и предсказывала Катрин, покинули дом. Выехали из гаража на черном звере, как про себя обозвал Никлас дерзкий и резкий на вид темный джи-ваген. Выбрали его потому, что неприметная арендная машинка под созданный общими усилиями образ «богатого студента с двумя шлюхами» не подходила никак. У КПП на выезде из города Никлас погасил свой страх, вел машину в состоянии ледяного спокойствия. А вот Катрин, как и Марша, заметно нервничали. Но едва джи-ваген подъехал к группе солдат у временного шлагбаума между бетонными блоками, как один из них сразу махнул рукой, показывая проезжать. Остальные трое, как заметил Никлас, на машину даже не посмотрели, отвернувшись. Выехав из Грайфсвальда, автобанов избегали — двигались второстепенными трассами, которые находились в зоне ответственности ландвера, а не культистов Пути. Катрин показывала дорогу, Никлас рулил, Марша негромко посапывала. Неудивительно — купеческая дочь бодрствовала больше суток. Так что, как только миновали КПП, стоило ей едва расслабиться, как сразу же заснула. Катрин, сидя рядом на пассажирском месте и показывая дорогу, раз за разом проговаривала Никласу возможные проблемы на вокзале и варианты их решения. Изредка она замолкала, делая долгие паузы и сидя молча в глубокой задумчивости. Никлас в такие моменты сам беседу не начинал. Глядя на высвеченное фарами серое полотно дороги, расчерченное мелькающей разметкой, он смотрел и словно бы не верил в происходящее. Всего пара дней с момента его прибытия в Грайфсвальд, и его пусть не совсем размеренная, но вполне упорядоченная жизнь сделала невероятный поворот, то ли пикируя в пропасть, то ли свернув непонятно куда. Но одно очевидно: возврата назад больше нет и не будет. А вот куда теперь приведет его новый путь — совершенно неясно. Глава 12 Прямым путем до Зверина можно было добраться часа за два. Но из-за выбранного пути по второстепенным дорогам на дорогу потратили всю ночь. Только на рассвете Никлас наконец увидел большой дорожный щит с приветствием гостей на территории Вольного города Зверин. Кроме этого, объявление — дублированное на интернациональном междусловянском языке, гласило, что впереди находится контрольно-пропускной пункт. Ниже, также на немецком и интере, были прописаны рекомендации — приготовить документы, при прохождении пункта пропуска вести себя предсказуемо и спокойно. — Как мы… — начал было Никлас, едва прочитав послание на щите. — Никак, нас не будут досматривать. Просто держись правее и проезжай спокойно по самой крайней полосе, — отреагировала Катрин. Вскоре дорога расширилась, разветвляясь сразу на десяток проездов. Никлас держался правее и действительно — солдат в серой форме только козырнул, поднимая шлагбаум. — Как это? — не скрывая интереса спросил Никлас, когда они отъехали от пропускного пункта и машина снова набрала скорость на ровной дороге. — Номер машины. На первый взгляд обычный общегражданский, но у него две четверки в цифрах. Такие номера используются тайной полицией, нас с ним не остановили бы, даже если бы за рулем сидел гудок как у нашей подруги. — У тебя есть контакты с тайной полицией? — Нет. Но номер достать смогла. — Ясно, — кивнул Никлас. Для него, выросшего в Африке, номера на машинах были не очень привычны — в А-Зоне больше в ходу опознавательные тактические знаки и расцветки камуфляжной раскраски, говорящие о принадлежности к отрядам. Номера на машинах повсеместно были лишь в некоторых городах, но города Никлас посещал не так уж и часто. — Теперь нам уже недалеко. Минут десять по прямой, потом въедем в город и вокзал там совсем рядом, я покажу. — Катрин, — сзади вдруг раздался голос Марши с вернувшимися протяжно-капризными нотками. Судя по тону, проснулась она давно, просто до этого момента не привлекала внимание. — Слушаю тебя, — развернувшись, села Катрин на сиденье вполоборота. — Я тебя как-то обидела? Сейчас, кроме капризных ноток, в голосе Марши Никлас отчетливо услышал напряжение. — Брось, как ты можешь меня обидеть? — Я не знаю. Просто мои губы тебе покоя не дают. Катрин с заметным разочарованием покачала головой и вздохнула показательно, словно намекая на свое отношение к ничтожности обсуждаемой темы. Похоже комментарий про «гудок» она недавно отпустила машинально, не заметив — в чем, судя по виду, себя сейчас корила. Никлас, кстати, сам на это не обратил бы внимания — если бы Марша не задала вопрос. — Марша, если мои слова обращены не к тебе, без произнесения вслух имя «Марша», просто не обращай внимания. Тебе, уверена, это будет несложно. Вот мне на твои губы не обращать внимания не в пример сложнее. Понимаешь, жизнь — волею судьбы и моего полоумного деда, свела нас вместе и… Вот ты книги читаешь? — Н-ну… читаю, — замявшись было, вовремя исправилась Марша. — Молодец. В книгах иногда встречаются самые замысловатые сюжеты, но жизнь это такое дело, что никакой литературе не угнаться. Это я к тому, что в иной ситуации я бы к тебе ближе чем на десяток метров не подошла, чтобы нас вдруг не увидели вместе и не решили, что мы знакомы. Ферштейн? — Не подходить ко мне в обычной жизни, но ехать со мной в одной машине в наряде шлюхи. Действительно удивительные изгибы судьбы, — задумчиво протянула Марша. В этот момент Никлас почувствовал к купеческой дочери уважение — несмотря на жесткую отповедь и пару болезненных тычков совсем недавно, она, несмотря на разницу сословий, решила потыкать в Катрин острой палкой аргументов. Ну или она просто тупая — вспомнил Никлас, как губастая уточка недавно назвала его идиотом. К версии о том, что Марша не очень умная, Никласа подтолкнули ее следующие слова: — Скажи, а твои принципы не пострадали оттого, что ты так спокойно разделась перед незнакомым человеком, при этом… — При этом что? Продолжать Марша не стала, что-то невнятно пробормотав. Похоже поняла, что начала движение по лезвию бритвы и притормозила. Но, к удивлению Никласа, Катрин осталась совершенно спокойна. Ни малейших признаков вспышки холодной ярости, случившейся недавно во время переодевания. Сейчас у внучки рейхсграфа даже шрамы кровью не налились. И голос оставался совершенно спокоен, словно она разговаривала с несмышленым ребенком: — Понимаешь, Марша. В любой модели общества всегда формируются группы элит. Мы с тобой к таким группам принадлежим, только к элитам разных общественных моделей. Я из военной аристократии рейха, мои права и привилегии являются следствием обязанности вставать на защиту интересов государства. Ты — часть деловой элиты Троеградья, экстерриториальность и свобода которого обеспечивается Варшавскими соглашениями Сверхразума, Москвы и Нового Рейха. В свободных полисах, подобных твоему родному Троеградью, военная элита отсутствует — безопасность, как ты знаешь, на всех вольных территориях обеспечивает Трибунал. Так что в Троеградье, чтобы стать частью местной элиты важно лишь иметь или уметь зарабатывать хорошие деньги. Но деньги, особенно в полисах — где за порядком следят чужие армии, это явление приходящее. Сегодня ты с деньгами и элита, завтра деньги отобрали и все, простите-извините. Наличие больших денег позволяет на короткой дистанции делать из себя элиту, быструю элиту я бы даже сказала. И именно от понимания возможной скоротечности нахождения в составе элиты, у многих возникает не всегда осознанная необходимость выделить свой статус внешними признаками. Показать всем, что деньги есть. Понимаешь, к чему я веду? — Не очень. — Вот ты хорошо русский язык знаешь? — Да. — Что значит выражение: «Я не дешевая шлюха?» Марша замялась с ответом, но Катрин ответа и не ждала, продолжила практически сразу же: — Это выражение, на слух, можно интерпретировать по-разному. Недешевая, и не дешевая, — паузой Катрин показала, что в последнем случае имеет ввиду два слова. — У тебя позавчера, когда я встретила тебя в порту Грайфсвальда, во внешности имелись все внешние признаки богатства гражданки технополиса первой категории: увеличенные губы, невероятно длинные ногти, ресницы чуть ли не до затылка, провокационный внешний вид, одно только голое платье с бриллиантовой сеткой чего стоит. Весь твой внешний вид просто кричал о том, что ты не можешь выполнять простейших дел — с такими ногтями даже чай себе не сделаешь. И ты, как и многие другие, в своем облике визуализируешь богатство семьи. Когда ты находишься в компании граждан первой категории, твой невероятно дорогой облик буквально говорит всем: «Я вам не дешевая шлюха, я дочь купца первой гильдии!» Но! — Катрин даже подняла палец, указывая на важность следующих слов: — Эти же внешние признаки богатства могут принадлежать и для идентификации иных членов общества технополисов. Если у какой-нибудь эскортницы — а они тоже бывают элитные, мы сейчас с тобой таких как раз и изображаем… Так вот, если у какой-нибудь эскортницы хватило сбережений накачать себе губы, как у тебя, и она в одиночестве выглядывает кавалера в ресторане, весь ее вид в этот момент говорит о том, что она недешевая шлюха. В смысле не дешевая, а дорогая. Поэтому мне — в нормальной ситуации, даже общаться с тобой было бы уроном для репутации. Выдерни тебя из привычного общества, поставь на улице и сразу не понять: недешевая ты шлюха, или же ты не дешевая шлюха, а гражданка первой категории. — А самой щеголять в наряде шлюхи для тебя не урон для репутации? — Ты хотя бы раз видела, как в кино показывают войну? — Да. — Вот на войне иногда случается, что под обстрелом и солдаты, и офицеры падают в грязь, чтобы укрыться и спасти свою жизнь. Наши жизни сейчас в опасности ничуть не меньшей, чем на поле боя. Поэтому я сейчас и упала в грязь, маскируясь, чтобы спасти свою — и твою, между прочим, жизнь. — Нет ли в этом урону чести? — Нет. Никлас в этот момент вдруг понял причину абсолютного спокойствия Катрин. Она не просто не тяготилась разговором, она, похоже, даже была ему рада. Потому что внучка рейхсграфа сейчас не с Маршей разговаривала, а с ним, с Никласом — пусть и ни разу на него не посмотрев. И теперь он был уверен, что все ее недавние слова предназначены именно ему. Как оправдание — в чем, он также был уверен, Катрин никогда не признается. — Я, может быть, не очень сообразительная и не училась в университете, но мне кажется ты не права, — продолжила Марша гнуть свою линию. — У моего отца тоже есть честь. Если он не будет выполнять условий договоров… — Ты путаешь честь и репутацию торговца. Никлас, можно я… — Что? — Твой рюкзак. — Возьми. Катрин наклонилась, достала с заднего сиденья рюкзак Никласа и вытащила из бокового кармана ножны с кинжалом егеря, достала клинок и показала его Марше. — Знаешь, что здесь написано? — Майне ейре хайст троуе, — неуверенно прочитала Марша. — Моя честь называется верность, — перевела Катрин.